Эйнемида III. Надежда на весну.

Длинная узкая ложбина вьётся меж пологими, покрытыми редким лесом и пожухлой травой холмами. Справа – невысокое взгорье, тянущееся далеко на восток, слева – невидимое за далёким горизонтом море, грязно-зелёное, ещё не успевшее очиститься от пепла Долгой ночи, а между морем, скалами и населяющими их кровожадными дикарями тянутся длинной вереницей повозки и измождённые люди. Народ – вернее, жалкий осколок народа. Возможно, последние, оставшиеся в живых, ибо уже десятки лет не встречали они сородичей и не имели о них вестей. Некогда могущественные пнатеи, чьё превосходство не смел оспорить никто, ныне же сборище оборванных бродяг, плетущихся сквозь изуродованные чудовищным катаклизмом земли к сияющей на небосводе голубой звезде.

Вот уже четверть часа Аорион поднимался к возвышенному горному уступу, нависшему над долиной, где Терейн, попререкавшись с братом всего-то неделю, велел, наконец, становиться на зиму. Холод поздней осени кусал, даже несмотря на плотный коричневый наряд из звериных шкур – жалкое подобие каэйтонов, что пнатеи носили на Родине. Скоро зима начнёт вступать в полную силу. Народ готовится к долгой стоянке, чтобы весной тронуться дальше и – неужто это возможно?! – достигнуть заветной земли, обещанной им на холодных берегах Дейнархея. Поколение успело смениться с тех пор, но сейчас казавшийся бесконечным путь близится к концу, и надежда окрыляет даже робких. Дошло до того, что некоторые горячие головы призвали двигаться зимой. Их осаживал даже любящий сперва делать, а потом думать Хорол. Погибнуть так близко от цели не хотелось никому.

Запнувшись об узловатый корень, Аорион выругался. И к чему лезть в гору ради какого-то разговора – наверняка пустого. О чём там может рассказать давно выживший из ума старик? Ещё более занятный вопрос: если он, Аорион, уже весь взмок и пару раз чуть не сломал ногу, как старик-то туда залез? Разум подсказывал, что следовало бы плюнуть на этого Навакра и заняться действительно важными делами – жилище на зиму само себя не построит – но так уж повелось, что в семье Каорн слово ветви Каорн-э пользовалось непререкаемым авторитетом. Можно было бы и плюнуть на этот дурацкий обычай, в конце концов, из Каорн-э остался в живых лишь этот старик, да и вообще от всей семьи уцелели лишь они с растяпой-братцем. Их Каорн-иан отныне, почитай, единственная ветвь рода, но… Аорион не хотел признаться в этом самому себе, но ему было попросту любопытно. В конце концов, этот человек – последний из тех, кто видел Родину в осознанном возрасте, мало ли, что он может рассказать. Многие не любили Аориона за вспыльчивость, грубость и себялюбие, но его тягу к постижению нового отмечали даже недруги.

– Ты опоздал, – Навакр повернулся, и Аорион не без труда сохранил самообладание под взглядом немигающих глаз. Брат признавался, что до сих пор видит их во сне – что взять с этого неженки? Брата Аорион по-своему даже любил, но уж слишком Эврион мягок и добр для этих проклятых времён.

– Сегодня Терейн с Хоролом спорили дольше обычного, – пожал плечами Аорион. – Да и забрался ты… Я не намерен перед тобой отчитываться, старик, ты мне не отец. Хотел что-то сказать – выкладывай.

Навакр и не подумал возмутиться грубостью того, кто годился ему во внуки. В жутком немигающем взгляде промелькнуло нечто похожее на насмешку.

– Ты подойдёшь. Другого выбора всё равно нет, – сообщил он насмешливо поднявшему брови Аориону.

– Подойду для чего?

– Из мужчин нашей семьи живы только ты, я и твой брат.

Аорион промолчал – говорить здесь было нечего. Край клыков, так они прозвали то место. Эта бесплодная земля была усыпана каменными обломками, похожими на торчащие клыки, но имя своё она получила не за это. Кровожадные твари, обитавшие там, взяли жизни многих. Их отец Каэнойр и внуки Навакра были среди погибших.

– Ты подходишь лучше, но и твой брат должен будет узнать то, что я скажу. Где он сейчас?

– Всё чем-то занят со своим приятелем Терейном, – усмехнулся Аорион. Разумеется, он подходит лучше, для чего бы то ни было. – Если ты заметил, мы готовимся к зимней стоянке. И я надеюсь, тебе на самом деле есть что сказать, потому как я едва поставил палатку для дочери…

– Это сейчас неважно, – прервал его Навакр. – Важно то, что я тебе сейчас скажу. Важнее всего. Сядь и слушай, разговор будет долгим…

Длинный, протяжный рёв прервал его речь. Собеседники, не сговариваясь, обернулись и увидели внизу, на холмах чёрные, быстро мчащиеся к лагерю фигуры. Навстречу им выбегали с оружием пнатейские мужчины, а женщины привычно собирали детей в середине стоянки. За долгие годы странствия такое случалось много раз – слишком много. Сердце Аориона замерло.

– Алкмисто… – сдавленно вздохнул он, схватившись за меч. – Прости, старик, мы договорим после.

– Ты останешься здесь, – строго сказал Навакр. – Тут нас не заметят, а по дороге тебя убьют. Они могут быть в лесу…

– Я иду к дочери, – упрямо поджал губы Аорион, и, развернувшись на пятках, бросился бежать.

– Стой, дурак! Твоя жизнь сейчас важнее! Стой! – неслось ему вслед.