Эйнемида III. Надежда на весну.

Но волкомедведь не был обычным зверем, животная ярость и жажда крови не застили ему разум. Коварством и хитростью тварь не уступала самому страшному из зверей: человеку. После нескольких бесплодных атак ликаркуд не просто понял, что достать вёрткую цель нелегко – он понял, как заставить её вступить в бой. В очередной раз промахнувшись, он бросился не на Кинану, а к силящемуся высвободить ногу Велевойсу.

Кинана успела. Пустив коня в безумный карьер, она догнала зверя, когда до Велевойса, отчаянно сжимающего бесполезную рогатину, оставались считаные локти. Удар пришёлся ликаркуду прямо в оскаленную морду. Зверь замешкался на миг, но этого хватило Кинане, чтобы соскочить с коня и, с рогатиной наперевес, встать между ним и Велевойсом. Мысль «Даяра Неистовая, что я делаю?!» ещё успела мелькнуть у царицы в голове, а затем волкомедведь помчался на неё.

Шага за четыре до Кинаны чёрная туша взметнулась в прыжке, чтобы, походя, смять кажущуюся беззащитной жертву, и девушка сорвалась с места, выбрасывая вперёд рогатину – как учил отец: уверенно, мощно, вкладывая в удар все силы, целя в сердце. Попала! Рогатина вонзилась точно в грудь зверя, и сам он, силой своего прыжка, насадил себя по самую поперечную перекладину. Рёв ярости и боли сотряс высокие кроны деревьев. Кинана подняла голову, и её глаза встретили глаза зверя над оскаленной, истекающей кровью и слюной пастью. Человеческие глаза.

С бешеным рыком, насаженный на рогатину ликаркуд рванулся вперёд, но упёртое в землю древко, прижатое всем весом девушки, выдержало – благословите все бессмертные и даэмоны прочный селакский ясень. Зверь рванулся снова, и ещё, и ещё. Рогатина трещала, страшная пасть щёлкала так близко, что на спину Кинаны оседали горячие хлопья слюны, кинжально-острые когти едва не касались её волос, но и девушка, и рогатина держались, хотя мышцы уже сводило болью, а дерево похрустывало всё жалобнее. Кто сломается первым? Вдруг ликаркуд замер, давая царице мгновение передышки, а потом его лапы мягко легли на перекладину рогатины и окровавленное древко медленно, но неумолимо поползло из покрытой чёрной шерстью груди.

Не веря собственным глазам, Кинана яростно зарычала и изо всех сил ткнула рогатину вперёд. Зверь тут же рванулся к девушке, и она еле успела уткнуть древко в землю. Ликаркуд опять потянул рогатину из груди, и опять Кинана вонзила глубже, едва успев защититься от ответного рывка. И снова, и снова. Проклятая тварь раскачивала её, как дровосеки подпиленное дерево. Кинана рвала связки, с её губ рвался надсадный рык, не уступающий рёву чудища, кожаные перчатки едва не дымились, перед глазами плыло, но она держалась с истинно герийским упрямством. Вперёд и назад, вперёд и назад, толкнуть – упереть, толкнуть – упереть. Всё уже почти кончено, но пока ещё есть силы, упереть и толкнуть, упереть и толкнуть. Неестественно считать себя мёртвой, когда ты жива, а умирает, не значит умер, так ведь, мудрая Аэльмеоннэ? Толкнуть – упереть, толкнуть – упереть, толкнуть, толкнуть, толкнуть …

Лай собак донёсся издалека, и только сейчас Кинана поняла, что слышит его уже давно. Могучие гисерские псы, гладкошёрстые, крепконогие, с тупыми морщинистыми мордами, неслись по дороге, высоко подкидывая лапы и заливаясь надсадным лаем. Первый пёс прыгнул, целя зубами в ухо. Ликаркуд небрежно отмахнулся, захлёбывающаяся кровью собака покатилась по земле, но другие уже были рядом. Они набрасывались на могучего зверя со всех сторон, тот яростно отбивался когтистыми лапами, а Кинана, ещё не веря в случившееся, лежала на рогатине, не давая ликаркуду освободиться. В воздухе висел густой тошноворный запах крови.

Всадники вылетели на дорогу следом, пена летела с боков их полузагнанных коней. При виде желанной добычи раздался торжествующий вой, и они с ещё большим рвением, погоняя лошадей кинжалами, ринулись вперёд. Всех опередил двоюродный брат вождя Леверез. Он на полном ходу занёс рогатину обеими руками, и длинное стальное остриё со всего маха вошло прямо в сердце ликаркуда.

***