Эйнемида IV. Солнце нового мира.

Их отрезали в самом конце боя, когда тяжёлая конница хорагетов проломила расстроенные непрерывным обстрелом порядки шурранских топороносцев и разорвала левый фланг царского войска надвое. Эйнемов оттеснили к деревне, где Диоклету удалось кое-как закрепиться и более-менее успешно отражать атаки разъярённых сопротивлением степняков. Эйнемы уже было приготовились красиво умирать, когда предводитель алгуитов, оказавшийся тем самым царевичем Цэнэном из истории Палана, через переводчика предложил сдаваться, в обмен на обещание жизни и свободы для простых воинов. Особо уточнив, что «жизнь и свобода» означает отпустить в течение двух недель, целыми и невредимыми, и не в какой-нибудь пустыне без еды и воды, а там, где есть верная возможность добраться до своих, Диоклет бросил копьё на землю. Красивая смерть со щитом в руке не стоит чужих жизней. Если ценой позора получится купить свободу своим людям, то так тому и быть. В конце концов, даже будучи наёмником, Диоклет, сын Эрептолема – эферский гражданин.

Цэнэн слово сдержал. Людей Диоклета отделили от прочих пленников, самого же лохага и прочих начальников, не догадавшихся прикинуться простыми воинами, поместили ко всем остальным. Алгуиты взяли в этот день столь многих, что огромный табор пленников напоминал стоянку приличного войска. Для высших начальников устроили нечто вроде отдельного загона, где разбитые полководцы могли спорить, обвинять друг друга в поражении, плакать или просто молчать, мрачно размышляя о своей судьбе. Вскоре заявились хорошо говорящие по-мидонийски люди. Они выспросили у каждого род, племя и положение, а около часа спустя начали забирать по одному, по два человека. Диоклета вызвали в первой дюжине.

Шатёр из белого войлока, возвышающийся посреди лагеря, ничем, кроме цвета, не отличался от прочих, иные были даже покрупнее и украшены побогаче. Лишь два огромных, в человеческий рост, костра белого пламени отличали «дворец» великого пророка алгуитов. При мысли о том, что внутри находится тот самый Алгу, Диоклет невольно поёжился. Царевич Цэнэн, а теперь и сам Указующий – легенды оживали на глазах, но радости в этом было немного.

Входной полог откинулся и показались сразу трое дюжих степняков, еле удерживающих бьющегося в их руках огромного, заросшего пышной чёрной бородой мужчину в златотканом зелёном одеянии. Вагриси, царь Шуррана – пьяница, бахвал, чревоугодник, распутник, но при этом отважный человек и могучий воин. Шурранец рвался из рук своих пленителей так, что их весьма внушительные мышцы покрылись сетью напрягшихся жил, а на лбах выступил обильный пот. Всё это сопровождалось потоком жутких ругательств на мидонийском, хегевском и шурранском языках разом.

Царя подтащили к большой деревянной колоде. Диоклет только сейчас заметил аккуратно сложенные в ряд безголовые тела в цветных златотканых одеждах. Некоторые из нарядов Диоклет узнал: их владельцы – точнее, уже бывшие владельцы – были вместе с ним в загоне для пленных. Вот, значит, как. Покрытая кровью колода в далёком краю, среди диких племён, чьих названий в Эйнемиде даже не слышали. О его смерти легенд не сложат. О ней даже не узнают, разве что Энекл, Каллифонт или ещё кто-то отпишет отцу с надлежащими соболезнованиями. Что ж, и так бывает. Жаль только, книга останется недописаной, и не будут через сто лет писать: «Как сообщает Диоклет Эферский, в обычае мидонян каждую весну учреждать военные игрища и созывать на них всех знатных юношей старше четырнадцати и моложе двадцати лет, а кто не явится, того почитают за труса и всячески порицают, разве что препятствием служила серьёзная болезнь либо иная важная причина…» Хотя, может кто найдёт и закончит те записи, что остались дома, в Нинурте? Приговорённый к смерти всегда нуждается в каком-то утешении. Такое подойдёт не хуже любого другого.

Поджидавший возле камня строгий афтал в пёстром халате, из-под которого поблёскивала бронзовая кольчуга, невозмутимо выслушал очередную тираду шурранского царя, а когда тот выдохся, спокойно спросил на весьма неплохом мидонийском:

– Ещё раз подумай, чужеземец. Ступи на прямой путь, прими Учение, услышь Слово, и останешься жить, а будешь упорствовать – умрёшь…

– Чтоб тъбэ паст разорвало! – от вопля Вагриси на мгновение заложило уши. – Чтоб я цара събэ пръдал? Чтоб я събэ богов пръдал? Уацхэк тъбэ в глотку, скотйина! Пшол ты в зад со свэй ызучэный по прамой пут, и Алагу събэ хвалацэр захваты! Уацхэк тхо лнэахни хар!