Эйнштейн и Ландау шутят. Еврейские остроты и анекдоты

Tower of Babel – не «башня Бабеля», а Вавилонская башня. В одном переводе романа Голсуорси читаем: «О, башня Бабеля!» – вскричала она».

Compositor – не «композитор», а типографский наборщик. В приключениях Шерлока Холмса, изданных «Красной газетой», знаменитый сыщик, увидев у кого-то выпачканные типографскою краскою руки, сразу догадывается, что этот человек… композитор!

Точно так же peler des regimes de bananes отнюдь не значит «перевернуть вверх дном обычную жизнь бананов», а «снимать кожуру с бананов».

– Вы знаете украинский язык? А можете перевести вот такое название пьесы: «Як пурявых уговкують»?

Я стал в тупик.

– Говкать – это значит баюкать, – выговорил я неуверенно, – а пурявый – это такой… вот такой…

Короленко торжествовал.

– А пьеса известная, можно сказать – всемирно известная.

И когда я признался в своем постыдном невежестве, заявил конце концов с триумфом:

– «Укрощение строптивой» Шекспира.

Где у Шелли всего лишь один-единственный зимний сучок, там у Бальмонта широчайший пейзаж:

Средь чащи (!) елей (!) и берез (!),

Кругом (!), куда (!) ни глянет (!) око (!),

Холодный (!) снег (!) поля (!) занес (!).

Восклицательными знаками в скобках я отмечаю слова, которых у Шелли нет.

Когда герои Диккенса поют:

«Иппи-дол-ли-дол, иппи-дол-ли-дол, иппи-ди», – Е.Г. Бекетова переводит:

«Ай люли! Ай люли! Разлюлюшеньки мои»

Получается такое впечатление, как будто и мистер Сквирс, и сэр Мельберри Гок, и лорд Верисофт – все живут в Пятисобачьем переулке в Коломне и только притворяются британцами, а на самом деле такие же Иваны Трофимовичи, как персонажи Щедрина или Островского.

Этот Натович, как, впрочем, и многие другие издатели, не любил платить своим сотрудникам. Один провинциальный литератор (кажется, Слово-Глаголь), долго не получавший от него гонорара, прислал ему сердитое письмо: «Вы эксплуататор, паук, из-за вашего кровопийства я живу в нищете, у меня нет ни хлеба, ни дров», и т. д.

Издателю так понравилось это письмо, что, ловко изъяв из письма все личные обращения к нему, он тотчас же тиснул его у себя в «Новостях» под сентиментальным заглавием «Тяжкое положение провинциальных работников печати».

Но гонорара так и не выслал.

Я служил корректором в газете Натовича «Новости». «Новости» издавались без предварительной цензуры, и вдруг разнесся слух, что газете назначили цензора, который будет заранее просматривать весь материал и вычеркивать, что ему вздумается.

Возмущенный таким беззаконием, я решил встретить незваного гостя в штыки. И вот поздно вечером является к нам приземистый, угрюмого чиновничьего вида мужчина с большим картузом в руке и требует, чтобы ему немедленно выдали один из рассказов Лескова. В «Новостях» как раз в это время печатались серией лесковские «Мелочи архиерейской жизни», и в них было немало такого, на что цензура могла наложить свою лапу.

– Дайте же мне «Мелочи» Лескова! – нетерпеливо повторил свое приказание чиновник.

– Не дам!

– То есть как это не дадите?

– Очень просто. Скажу наборщикам, и вы не получите оттиска.

– Почему? На каком основании?

– Потому что газета у нас бесцензурная, и вмешательство цензуры…

– Да ведь я не цензор. Я Лесков.

Только у мертвых языков не бывает жаргонов.

…спасаюсь от самого себя работой.

Я в этом вопросе не копенгаген.

Даже книжного дурману не хочется.

Наша смерть унавозит людям более счастливую жизнь – этого для Горького достаточно.

Составить самую простую деловую бумагу для меня воистину каторжный труд. Мне легче исписать всю страницу стихами, чем «учитывать вышеизложенное» и «получать нижеследующее».

Анекдотов бездна – ехиднейших. Мы слышали их тысячи раз. О том, что Биржевая Барачная Больница на нынешнем языке – Би-Ба-Бо. О том, что Заместитель Комиссара по Морским Делам – называется теперь – Замком по морде. Что Художинки, Литераторы, Артисты, Музыканты на теперешнем языке – просто ХЛАМ. А недавно разыскали ЧОРТа – Чрезвычайный Отдел Разгрузки Транспорта!

Московские барышни, назначая другу свидание, так и говорят:

– Твербуль Пампуш!

В этом есть что-то малороссийское, смачное, сдобное, пахнущее галушками, сметаной и вишнями: Твербуль Пампуш. А на самом деле это – Тверской бульвар, памятник Пушкину.

Когда в начале революции возник Третий Петроградский университет, студенты, смеясь, говорили, что сокращенно его следует назвать Трепетун.

Женский медицинский институт получил наименование ЖМИ, а Психоневрологический институт – ПНИ. Новое общество живописи – НОЖ. Институт востоковедения Академии наук – ИВАН.

Особенно огорчительно то, что такая «канцеляризация» речи почему-то пришлась по душе обширному слою людей. Эти люди простодушно уверены, что палки – низкий слог, а палочные изделия – высокий. Им кажутся весьма привлекательными такие, например, анекдотически корявые формы, как:

«Обрыбление пруда карасями», «Крысонепроницаемость зданий», «Обсеменение девушками дикого поля», «Удобрение в лице навоза» и т. д., и т. д., и т. д.

Один просил у Анатолия Васильевича охранную грамоту для своей коллекции почтовых открыток.