Эйнштейн и религия

Далее, лица и предметы, видимые во сне, проявляют все то же первобытное свойство принимать несколько форм бытия, существующих независимо от времени. Каждой из нас может припомнить сновидение, в котором такая-то фигура сначала являлась человеком, а потом по ближайшем рассмотрении вдруг оказалась зверем или птицей или чем-нибудь еще. Или, например, сам спавший видел себя во сне гуляющим по улице и вдруг как-то оказалось, что он без невыразимых и т. д.

Интересно указать, что хотя сны наши имеют по преимуществу зрительный характер, однако сновидения слепых, особенно слепых от рождения или с раннего детства, составлены из других ощущений, помимо зрительных. Они состоят из ощущений слуховых, осязательных, мышечных, вкусовых, обонятельных. Несмотря на то, сны слепых не теряют фантастического, сверхъестественного характера, связанного с «потусторонним миром». Звери, особенно собаки, и разные птицы представляются слепому одаренными человеческим голосом и способными к речи не менее, чем люди.

Один слепой описывал сон, в котором ему явился его друг, — такими словами: «Мне снилось, что он хочет испугать меня и внушить мне, что это не человек, а привидение. Для этого он толкал меня сзади, несколько боком». Иные из слепых имеют лишь слуховые сны. Один такой слепой слышал во сне голос призрака. Голос звучал очень грубо и кости призрака стучали друг о друга. Призрак гнался за человеческой жертвой с хрипением и стонами.

Тем не менее относительность размеров образов в сновидениях слепого, без зрительных ощущений, едва ли в состоянии выявиться определенным образом. Вся совокупность чудовищ и призраков, причудливых и странных фигур, которые так часто являются во сне, мало доступны сновидениям незрячих.

В связи с первобытными свойствами ночных сновидений, можно отметить тот замечательный факт, что детские сны вообще более осмысленны и связны, чем сны взрослых людей. Др. Зигмунд Фрейд упоминает об этом с некоторым удивлением и его об'яснения этого факта далеки от ясности[25]. Он приводит ряд детских сновидений и каждое из них является естественным продолжением дневной жизни на яву, но только в более приятной, так сказать, исправленной форме.

«В детских сновидениях, — говорит Фрейд, — бросается в глаза одна общая черта. Все они исполняют желания, которые днем зародились и остались неудовлетворенными. Эти сновидения являются простыми незамаскированными исполнениями желаний».

Таким же точно исполнением желания является, по словам Фрейда, и нижеследующий сон, который однако кажется ему не совсем понятным.

«Девочка около четырех лет, заболевшая детским параличем, была привезена из деревни в город. Здесь она переночевала в большой, — для нее конечно, — черезчур большой кровати. На следующее утро она рассказала свой сон, будто кровать была ей слишком мала, так что ей не хватило места. Это сновидение легко объяснить, — говорит Фрейд, — с точки зрения исполнения желания, если вспомнить, что дети часто выражают желание „быть большими“. Величина кровати слишком подчеркивала маленькой гостье ее собственную величину, поэтому она во сне исправила неприятный контраст и сделалась такой большой, что большая кровать оказалась для нее слишком маленькой».

Вместо «исполнения желаний» гораздо естественнее подчеркнуть относительное изменение размеров, столь явно проявившееся в этом детском сне. Девочка, очевидно, во сне почувствовала себя большой, а кровать, напротив, маленькой и узкой.

Связность и осмысленность детских снов, о которых говорит Фрейд, станет для нас более понятной и естественной, если мы сопоставим ее с более первобытным характером детских восприятий и идей вообще. Психология сна ближе к дневной психологии ребенка, оттого между ними больше связи и сон так часто является продолжением действительности.

Сны первобытных племен, поскольку они нам доступны, — сравнительно с нашими собственными снами, — тоже являются более осмысленными.

Герберт Спенсер упоминает довольно известный рассказ зулуса, который видел во сне своего старшего брата. И брат потребовал у него: «Я хочу мяса. Зарежь корову!». Зулус отказал на том основании, что у него нет ни одной коровы, и последовал долгий многословный спор, в котором обе стороны потратили немало красноречия — во сне. В конце концов покойник избил живого брата, опять-таки во сне. «Когда я проснулся, — прибавил рассказчик, — я ощущал еще боль в боках от его ударов»[26].

Эверард-им-Турн в книге своей об индейцах в Гвинее рассказывает следующий случай, вместе смешной и поразительный[27].