Её цветочки

Фрэнсин узнала многих из них. Все они были изнеможены и покрыты грязью: всю ночь рыскали по лесу. На лицах одних было написано облегчение, другие плакали. Фрэнсин увидела, как из леса выбежала мисс Кэвендиш, затем в ужасе остановилась, не в силах поверить тому, что видели ее глаза.

Фрэнсин держала маму за руку, пока мама и полицейский разговаривали. Люди смотрели, как мама плачет, и на их лицах было написано сочувствие. Мужчина с густыми бровями пытался опять поговорить с ней. Он спрашивал ее, где Агнес, Розина и Виола. Фрэнсин смотрела на него молча. Это был глупый вопрос. Сестры находились в своем тайном месте.

Затем мама опустилась перед ней на колени; на ее осунувшемся лице читалось отчаяние, и она тоже хотела знать, куда подевались сестры.

Фрэнсин сказала бы ей, если б знала ответ. Но она не знала. Этот секрет был известен только Бри.

Толпа опять разошлась, отправившись на поиски Виолы, Розины и Агнес.

Фрэнсин не знала, сколько еще времени прошло, но солнце грело ее плечи, когда она и Бри поднялись на второй этаж и вместе улеглись в кровать.

* * *

Стоя на коленях и крепко обхватив живот, Фрэнсин рыдала, охваченная воспоминаниями, которые все обрушивались и обрушивались на нее.

Это продолжалось часами… Люди обыскивали дом, звали сестер, затем их крики переместились в сад, в лес. Бри носилась по ее спальне, точно маленький смерч, сбивая со стен картины, грохоча в ванной. Она была возбуждена, но не могла сообщить Фрэнсин почему.

Затем все это хождение прекратилось. Полицейские и люди из поискового отряда ушли, и Элинор сидела на кухне молча, в отчаянии уставившись в стену.

Фрэнсин замотала головой, пытаясь избавиться от этих воспоминаний, но они все приходили и приходили. Похороны Бри и Монти. В них участвовали всего четыре человека: Фрэнсин, Мэдлин, Элинор и мисс Кэвендиш. Но на кладбище зашла только мать. Она сама выкопала могилы и сама переносила маленькие гробики. Фрэнсин смотрела на нее из сада, держа мисс Кэвендиш за руку, а Мэдлин спала в своей коляске.

Затем последовали годы молчания, и все это время Бри оставалась с ней. Ее единственная подруга, казавшаяся ей более реальной, чем живые люди. Как же она могла забыть, что Бри ее сестра?

Но потом даже эти воспоминания угасли. Три года Фрэнсин не говорила. Она не задала ни единого вопроса ни об отце, ни о том, что произошло. Со временем она забыла. Забыла про Бри, забыла про Монти, забыла про них всех. И снова начала говорить.

– Ничего из этого не произошло бы, если б я просто не выпускала Монти из виду, – шепнула она Констейблу, который стоял на коленях рядом с ней, не отводя глаз от ее лица. – И я никогда не спрашивала Бри, где они. Она это знала. Она сказала мне, что спрятала их. Я могла бы ее спросить, но не спросила. Я могла бы спасти моих сестер. Они умерли, потому что я не спросила.

– Вам тогда было пять лет, – сказал Констейбл. – Вы не можете винить себя в том, что произошло. Вы были ребенком.

Но эти слова ничего не значили. Фрэнсин терзало чувство вины. Неважно, что это был несчастный случай, неважно, что тогда ей было всего лишь пять лет. Ее брат погиб из-за нее, и косвенным образом именно из-за нее умерли ее три сестры. Если бы Бри не спустилась в колодец и не умерла, если бы вместо нее умерла она сама… Если бы она не выпускала братика из виду, как ей было сказано… Если бы, если бы, если бы…

Фрэнсин Туэйт, всегда державшая свои эмоции в узде, дала волю чувству вины, которое она носила в себе пятьдесят лет, и разразилась слезами. Это чувство вины подмешалось во все, что она испытывала до сих пор, сплелось с яростью от всех слышанных ею прежде ехидных замечаний, с горем от смерти матери, с радостью, приносимой ей ее садом. Все эмоции, которые она никогда не выказывала, выплеснулись из нее – горе, радость, разочарование и пересиливающее их все чувство вины.

И Констейбл не мешал ей плакать. Он обхватил одной рукой ее плечи и прижимал к себе, содрогаясь вместе с каждым сотрясением ее тела.

Фрэнсин плакала так, как никогда не плакала прежде. Она оплакивала своих мертвых, оплакивала трагедию, которая разрушила ее семью пятьдесят лет назад. Она плакала до тех пор, пока не почувствовала, что в ней ничего не осталось.

Констейбл еще долго молчал после того, как она затихла, ибо в ней не было ни эмоций, ни слов.

– По крайней мере, теперь вы знаете, что ваша мать не травила вашего отца, – тихо сказал он. Его лицо было серо в сумраке, который окутал их, хотя ни он, ни она не заметили, что стемнело.