Её цветочки

Чтобы не дать Констейблу задать ей новые вопросы, она двинулась вдоль рядов могил. Тут имелся кое-какой порядок. Двадцатый век соседствовал с восемнадцатым, могилы семнадцатого века тянулись вдоль одной из сторон ограды, как будто тогдашние Туэйты считали, что те, кто умер раньше и умрет позже них, им не ровня. Самые старые могилы находились в глубине кладбища; их маленькие надгробия стояли косо, похожие на кривые зубы, и были почти полностью скрыты травой.

Отвлекшись от своих поисков, Фрэнсин остановилась между рядами могил и склепов Викторианской эпохи и в изумлении уставилась на них. Они были покрыты ковром из зимующих растений, разросшихся и образовавших гордиев узел из памяти, любви и печали. Хотя в это время года ни одно из них не цвело, каждое из этих растений разговаривало с нею на тайном языке, который она понимала: чистотел говорил о соединении семьи в загробной жизни, колокольчики и нарциссы – о го́ре, одуванчики – о хрупкости жизни, амарант – о вечной любви, и над всеми могилами плакала чахлая одинокая ива.

Над всеми, кроме одной. Ненависть. Потрясенная, Фрэнсин отшатнулась. Эта могила представляла собой всего лишь маленький бугорок без надгробия. Но каждое растение на нем вопило об ужасающей ненависти. Среди георгинов здесь торчал волкобой; Фрэнсин не было нужды видеть его цветы, чтобы знать, что они будут черными, как и подобный скелету розовый куст. Пижма и зверобой говорили о враждебности и злобе. Фрэнсин не сомневалась, что здесь также растут базилик и лобелия. Кто бы ни был похоронен в этой безымянной могиле, его ненавидели, ненавидели люто – и эта ненависть продолжалась и продолжалась, выражаясь в мрачной летописи, написанной языком цветов.

Содрогнувшись, Фрэнсин пошла дальше, пробираясь сквозь заросли толстых лиан и колючих стеблей. Но с каждым шагом она все больше возбуждалась; губы ее шевелились, когда она читала имена на надгробиях. Из-за охватившей ее нервозности Фрэнсин отчасти избавилась от своего страха перед этим кладбищем. Она почти не замечала Констейбла, который отодвинулся в угол и наблюдал за ней с недоумением на лице.

Фрэнсин остановилась перед последним из надгробий и, напрягшись, растерянно покачала головой.

– Их тут нет, – проговорила она.

– Кого тут нет? – спросил Констейбл, стараясь говорить осторожно, нейтрально.

– Бри и Монтгомери. Но они должны быть здесь! – пронзительно и горестно закричала она. – Мэдлин сказала, что они тут, а их тут нет!

– Они лежат вон там, – сказал Констейбл и кивком показал на укромный уголок, где друг к другу жались два маленьких надгробия. – «Бри Элизабет Туэйт, родилась тридцатого сентября шестьдесят первого года, умерла двадцать шестого июля шестьдесят девятого» и «Монтгомери Джордж Туэйт, родился девятнадцатого ноября шестьдесят восьмого года, умер двадцать шестого июля шестьдесят девятого»… Они прожили так мало… И оба умерли в один день.

Фрэнсин, спотыкаясь, приблизилась к их могилам и, упав на колени, неуверенно провела пальцем по выбитым на камне именам.

Констейбл отошел в глубину кладбища, оставив ее наедине с мертвыми. С ее мертвыми. С ее братом и сестрой, которые все это время находились здесь, в нескольких сотнях футов от дома.

Над этими двумя могилками склонилось красивое старое кизиловое дерево. Это было одно из самых любимых деревьев Фрэнсин; летом оно сплошь покрывалось кипенью эффектных белых цветов. На могилке Монтгомери росли крокусы, еще только проклюнувшиеся из земли.

По ее щеке скатилась слеза. Она так давно не плакала, что почти забыла, как это делается. Ее худое тело сотряслось от безмолвных рыданий, и стены, которые она так старательно возводила вокруг себя, начали разрушаться от потока эмоций, будто прорвавшего плотину.

– Прости меня, Бри, – прошептала Фрэнсин.

Она долго стояла перед могилами на коленях, и ее сердце щемила печаль оттого, что, если б не присутствие в ее жизни призрака Бри и не эти два надгробия перед ней, ей казалось бы, что брат и сестра никогда не существовали.

26 июля 1969 года

– Ты делаешь это неправильно, Рози! – резко сказала Агнес.

– Неправильно? – Щека Рози была измазана землей, в ее рыжих косичках застряли веточки и листья. Она смотрела на свою часть ромашковой лужайки, и на лице ее было написано смятение. – Но цветы же в земле.

– Ты посадила их вверх ногами! – рявкнула Агнес.

Рот Рози раскрылся, она опустилась на корточки и захихикала.

– Глупая, глупая Рози…