Её цветочки

Она спустилась на первый этаж, схватила поднос с чистящими средствами и принялась убирать дом в попытке навести порядок в том хаосе, который царил в ее голове и состоял из обрывков мыслей, неясных догадок и сумбурных идей. Но сколько бы она ни чистила, сколько бы ни терла, у нее все равно было такое чувство, будто в воздухе витает тревога, а от стен исходит холодная враждебность.

Она убрала чистящие средства на место и спаслась бегством, выйдя в сад, чтобы выместить свою маету на деревьях и кустах, которые она в этом году еще не обрезала. Схватив ножницы для обрезки веток, Фрэнсин вошла в лабиринт из рододендронов и остановилась как вкопанная. И затаила дыхание, чтобы не упустить воспоминание о Бри, такой Бри, какой она была когда-то, – живой, полной жизненной силы и желающей ей что-то показать.

Бри повернулась, прижала палец к губам, затем выбежала из сумрака лабиринта на солнечный свет и по широкой лужайке побежала к дому. Фрэнсин поспешила за ней. Бри открыла парадную дверь, затем тихо затворила ее за ними.

Бормотание… Голос мамы. Севший, напряженный… Боязливый.

Бри взяла пятилетнюю Фрэнсин за руку и на цыпочках прошла через вестибюль. Они остановились перед закрытой дверью главной гостиной, едва дыша.

Свистящие шорохи, похожие на шепот, в котором нельзя разобрать слова…

Бри прижала ухо к двери и сосредоточилась, сморщив лицо…

Фрэнсин ощутила острую боль. Ее сосредоточение на двери гостиной рассеялось, шорохи впитались в стены – и ее снова окружила реальность.

Она посмотрела на свою руку – на кончике ножниц для обрезки веток виднелась капля крови, поскольку она слишком сильно сжала их в кулаке.

Судорожно вздохнув, Фрэнсин попыталась вернуть воспоминание, но оно уже рассыпалось на разрозненные нити, оставив в ее сознании только смутное ощущение тревоги.

Она услышала тихое тиканье, едва различимые скрипы дома, но ей показалось, что его внимание направлено внутрь него самого, а не на нее и не на дверь главной гостиной. У нее возникло чувство, будто ее дом поворачивается к ней спиной, и она едва не вскрикнула от мучительного всепоглощающего ощущения отчужденности.

Фрэнсин сбежала в сад, в самый дальний его конец, и повернулась, чтобы посмотреть на свой любимый дом. Может, он пытается ей что-то сказать? Открыть какую-то тайну, такую ужасную, что…

– Перестань, Фрэнсин! – закричала она небу и длинным теням, протянувшимся по лужайке.

Досадливо фыркнув, повернулась к дому спиной и, сделав над собой усилие, вернулась к своему воспоминанию, пытаясь прибегнуть к логике и здравому смыслу. Она видела Бри, но видела глазами пятилетней девочки, смотрящей снизу вверх на старшую высокую сестру. Должно быть, это происходило незадолго до того, как Бри погибла. Но почему к ней пришло именно это воспоминание? Ведь оно, кажется, ни к чему не имеет отношения, оно лишено определенности…

Фрэнсин снова направилась к рододендронам, надеясь, что они опять пробудят в ней это упущенное воспоминание. Но, обогнув дом, в замешательстве остановилась перед увядшим ломоносом, которым была увита стена. У глицинии, растущей над ним, появился новый трельяж[14]. Трельяж, которого она никогда прежде не видела.

– Тодд Констейбл! – прошипела она.

– Вы так произнесли мое имя, что я начинаю думать, а не убрать ли этот трельяж.

Фрэнсин резко повернулась.

– Почему вы вообще поместили его сюда, ведь я вас об этом не просила?

– Ваша глициния вилась поверх ломоноса, а мне всегда нравился ломонос. Он должен быть виден во всей своей красе, когда начнет цвести, а не быть скрытым, даже если его скрывает такой красивый вьюнок, как глициния.

Фрэнсин уставилась на него, гадая, не смеется ли он над ней.

– Вы могли бы сказать спасибо, – мягко добавил Тодд.

– Спасибо, – пробормотала Фрэнсин, но в ее устах это «спасибо» прозвучало немного нелюбезно. – И спасибо, что вставили стекла в окна маленькой гостиной, – добавила она. Ей было нелегко благодарить людей – редко бывало нужно говорить кому-то спасибо.

– Вообще-то, их вставил Киф. Он успешно учится и сделал хорошую работу.

– А где ваш фургон? – спросила Фрэнсин, поскольку не слышала звука мотора. А ей не помешало бы заранее услышать, что Констейбл уже здесь.

– Сейчас чудесный вечерок, вот я и решил пройтись. Киф задержится на работе, а затем поведет фургон сам. Ему нужно больше практиковаться. – Тодд улыбнулся. – Вы не хотели бы погулять?

– Я сегодня уже гуляла. – На самом деле Фрэнсин не гуляла, а бежала, но ни к чему говорить Констейблу, как и где она провела свой день.

– Тогда вам, возможно, захотелось бы показать мне ваш сад.

Фрэнсин хотела было найти отговорку, но затем все-таки кивнула. Она гордилась своим садом, однако ей редко представлялась возможность похвастаться им.

Какое-то время они шли молча, затем Констейбл сказал:

– Я прочел газетные заметки, которые нашел Киф. – Это было наводящее утверждение, но его низкий голос был мягок и располагал к откровенности. – Должно быть, это было ужасное время для вас и вашей семьи.

Фрэнсин пожала плечами с безразличием, которого она вовсе не чувствовала.