Эйсид-хаус

Руки Рори Уэстона дрожали, когда он положил трубку. Из соседней комнаты доносились визги и крики. На мгновение, всего на несколько секунд, Рори захотелось оказаться в каком-нибудь другом месте и времени. Как же все это произошло? Он начал мысленно воспроизводить последовательность событий, приведших к нынешней точке, но его построения были тут же разрушены очередным диким воплем из-за стенки.

– Держись, Джен, они уже едут! – закричал он, бросаясь к источнику мучительной какофонии.

Рори подошел к раздутой фигуре своей страдающей подружки, Дженни Мур, и сжал ее руку. Диванчик «Паркер Нолл» вымок от ее вод.

Снаружи грохотал гром, заглушая для соседей ее вопли.

Дженни Мур, превозмогая боль, также думала о стечении обстоятельств, приведших ее к этому состоянию в этой морнингсайдской квартире. Ее подруга Эмма, также беременная, хотя и на месяц позже Дженни, однажды ткнула пальцем в отражение их ковыляющих фигур в витрине магазина на улице Принцев. «Господи боже, Джен, взгляни на нас! – воскликнула она. – Знаешь, иногда я вспоминаю тот холодный зимний вечер и думаю: лучше бы сделала Иэну минет!»

Они посмеялись над этим, громко посмеялись. А вот сейчас Дженни не до смеха.

Меня разрывает на части, а этот козел сидит надо мной с идиотской физиономией.

Чем они жертвуют физически? Для мерзавцев это просто очередная ебля. Вся работа – на нас, но тут приходят они и указывают нам, как ее делать, контролируют нас – гинекологи, будущие отцы, отвратительный прагматический заговор всех мужчин… Эти говнюки уже отрезали тебя эмоционально; ты просто хранилище драгоценного плода их потных яиц, ты выводишь его в мир через свою чертову кровь… Не надо истерить, дорогая… это все гормоны бузят, просто слушай нас, мы лучше знаем…

Прозвенел звонок. Приехала «скорая помощь».

Приехали, слава тебе господи, – и опять мужчины. Еще больше этих проклятых мужчин. Санитары. Куда, черт возьми, подевались на «скорой помощи» САНИТАРКИ?

– Успокойся, Джен, мы уже едем… – сказал одобряюще Рори.

«МЫ уже едем?» – подумала она, когда очередная волна боли, хуже, чем все, что она когда-либо испытывала, захлестнула ее, раздирая на части. На этот раз гром и молнии самой странной из всех гроз, разразившихся над Шотландией, просто не могли состязаться с этой мукой. Дженни чуть не теряла сознание от боли, когда ее клали на носилки, несли вниз по лестнице и заталкивали в фургон. Только они отъехали, как стало понятно, что до больницы не добраться.

– Останови фургон! – крикнул один из санитаров. – Уже началось!

Машина затормозила на краю пустынного парка «Медоуз». Только сполохи молний, диковинные, ослепительные и рисующие нетипичные траектории, освещали совершенно темное небо. Одна из молний ударила в карету «скорой помощи», припаркованную на этой пустой дороге, когда Дженни Мур пыталась вытолкнуть в мир их с Рори плод.

* * *

Колин Стюарт Брайс, или Коко Брайс, футбольный фанат из Пилтона, как он осознавал себя, хотя больше не мог быть в этом особо уверен, двигался в бескрайней желеобразной пустоте к ее белому светящемуся центру. Из которого, как он постепенно понял, что-то мчалось ему навстречу – с непостижимого расстояния, на огромной скорости. И если жизненную силу, некогда бывшую Коко Брайсом, густой твердеющий гель тормозил, то этот другой источник энергии рассекал окружающую среду с легкостью света, пронизывающего воздух. Ничего этого Коко не видел, только получал некое смутное представление благодаря диковинному, неопределимому смешению чувств.

Хи-биз здесь

Хи-биз там

Хи-биз всю

И то, что близилось, тоже, в свою очередь, как будто его почувствовало, поскольку сперва затормозило, а потом, поколебавшись, снова ускорилось, и проскочило мимо, и исчезло, растаяло в неясной окружающей среде.

ду вашу мать

на на на на на

на на на на

Впрочем, Коко успел почувствовать, что́ это было, и оно было не похоже ни на что, с чем он сталкивался раньше, – удлиненная голубая стекловидная сила цилиндрической формы.

мы забили один,

мы забили два,

мы забили семь,

больше, чем вы

И все же в ней чудилось что-то человеческое, точно так же, как он, Коко Брайс, по-прежнему считал себя человеком.