Екатерина Фурцева. Женщина во власти

«Дорогой Леонид Ильич», при котором началось серьезное сближение с Америкой, менее всего был склонен вступать в дискуссию о звездной чете: слишком мелок с политической точки зрения был вопрос, а общественное мнение Запада было далеко не последним фактором международной политики.

Ростропович выразил по телефону свою благодарность сенатору. Впервые за длительный период у него заблестели глаза.

Через несколько дней Фурцева вызвала Вишневскую и Ростроповича:

— Ну что ж, могу вам сообщить, что вам дано разрешение выехать за границу на два года, вместе с детьми.

Это означало, что отпускают насовсем: они уезжали, не оставляя в СССР заложников.

Министр не удержалась от личной «рекомендации»:

— Кланяйтесь в ножки Леониду Ильичу, ведь он лично принял это решение[938].

Обстановка вокруг Министерства культуры СССР и лично Екатерины Алексеевны Фурцевой продолжала накаляться. Рано или поздно в подобных случаях делаются «оргвыводы».

Глава 21. Личная жизнь министра

Скажем несколько слов о близких друзьях Фурцевой — Надежде Аполлинариевне Казанцевой, Надежде Петровне Ходасевич-Леже (Наде Леже) и Людмиле Георгиевне Зыкиной.

По свидетельству Людмилы Зыкиной, Екатерина Фурцева всегда обращалась к ней на «вы». Более того, она «никого не звала на „ты“[939]. И дело тут явно не в разнице в возрасте. Надя Леже направляла свои письма „Дорогой, Многоуважаемой родной Екатерине Алексеевне“[940] (6 ноября 1970 года) / „Дорогой родной Екатерине Алексеевне“[941] (1 мая 1971 года) и называла Фурцеву на „Вы“. Все три женщины, с которыми Екатерина Алексеевна будет поддерживать дружеские отношения до самой своей смерти, появились у нее уже в Москве, в (не о женщине будет сказано) зрелом возрасте. Отношения строились прежде всего на взаимном уважении и доверии.

Дочь уникальной русской певицы, знаменитой колоратуры Надежды Аполлинариевны Казанцевой, вспоминала впоследствии (2004) о том, что с Екатериной Алексеевной ее маму связывала многолетняя дружба. Они познакомились на Всемирном конгрессе женщин в Копенгагене 1953 года и после конгресса поддерживали приятельские отношения, с годами переросшие „в прочную дружескую привязанность“[942].

— Мама ценила в Екатерине Алексеевне государственный ум, умение оперативно принимать решения, верность данному слову, способность быстро ориентироваться в сложных ситуациях и, конечно, ее любовь к искусству, актерам, часто отзывалась о ней с восхищением, — рассказывала Ирина Александровна. — Нужно сказать, что и Екатерина Алексеевна видела в маме незаурядный талант организатора, доверяла ей, и думаю, что не без ее участия мама объездила весь мир как руководитель гастролей наших артистов в США, Франции, Центральной и Южной Америке, Юго-Восточной Азии, Австралии, на ЭКСПО в Канаде и Японии.

По свидетельству Ирины Казанцевой, в котором непозволительно усомниться, Надежда Казанцева очень поддерживала Екатерину Фурцеву в трудные дни:

— Сколько раз, наскоро соорудив какой-нибудь пирожок и прихватив бутылочку, мчалась она в особняк на Ильинке (в то время — на улице Куйбышева. — С. В.), где помещалось тогда Министерство культуры и где Екатерина Алексеевна засиживалась в своем кабинете до глубокой ночи[943].

Ирина Казанцева привела образец диалога с Надеждой Аполлинариевной того времени:

— Мама, где ты была вечером?

— Да Катя позвонила с работы, домой ехать не хочет, у меня душа изболелась за нее. Ох, плохо всё это кончится!

(Как в воду глядела.)

В спальне Надежды Аполлинариевны висела фотография Екатерины Алексеевны с ее автографом:

„Дорогая Надюша!

Хочу, чтобы ты знала,

уважаю, люблю тебя.

С глубокой преданностью,

Е. Фурцева, 10/XI 1968“[944].

По воспоминаниям Ирины Казанцевой, Екатерина Фурцева „была удивительно красивая женщина, изящная, с огромными, грустными, как у лани, глазами“[945]. Именно такие глаза смотрят на нас с фотографии шестьдесят восьмого года, подписанной Надежде Казанцевой.

В характере Екатерины Алексеевны и Надежды Аполлинариевны было много общего, в частности, обе они, будучи принципиальными людьми, неизменно поддерживали „всё по-настоящему талантливое и перспективное“[946]. Равно как и Надя Леже.

Надежда Петровна Ходасевич-Леже (Надя Леже) была женщиной большого таланта и большой души. После оккупации Германией Франции в 1940 году ее художественная школа была закрыта, Надежда Ходасевич могла уехать в США, однако предпочла остаться.

— Я спрашивал у Надежды Петровны, почему она не уехала, — вспоминал впоследствии Борис Крепак. — Но она не ответила что-то конкретное. А еще добавила, что в годы оккупации не писала картин, зато активничала под именем Жоржетты Пено в коммунистическом подполье. Этим идеям она стала сочувствовать еще до прихода немцев. Такие убеждения, кстати, помогли ей позже переписываться с матерью, жившей в СССР. А после войны, собрав работы Пикассо, Брака, Матисса, Надя провела большой аукцион. Деньги от продажи полутора сотен картин пошли в пользу советских военнопленных.