Если с прелатом Екатерина была приветлива, помня об их старой дружбе, то герцога де Гиза встретила весьма холодно. Она упрекнула его в том, что он вынудил ее ждать его приезда целых две недели, а сам за это время захватил несколько городов, и один из них – Верден. Тем не менее 30 апреля она согласилась начать переговоры. Гиз заявил королеве и советникам короля, находившимся рядом с ней, что то, что лигисты сделали, было сделано для защиты [358] религии и что на это они использовали их личные деньги – более 200000 экю. Он соглашался на двухнедельное перемирие, в течение которого отправит своих уполномоченных представителей к своим сторонникам в Нормандии, Бретани, Гиени, Бургундии и Дофине, «чтобы они доверили ему и поручили вести переговоры по этому делу и подумали бы, в какой форме король должен сделать заявление о запрещении так называемой протестантской религии во всем королевстве». А суверен в течение этого двухнедельного перемирия мог бы «послать к королю Наваррскому и предводителям так называемой протестантской религии, чтобы заставить их отказаться от отправления их религии, – сказал де Гиз, впрочем, достаточно холодно, – и что если они согласятся, то он сложит оружие».
В начале мая Екатерина уже знала, что нужно делать. По ее мнению, королю следовало воздержаться от союза с лигистами, потому что так он станет пленником де Гизов, «которых любят и уважают солдаты и дворяне-военные» и которые ни за что не согласятся заключить мир. Чтобы сорвать с них маску, надо обмануть их, заставив поверить, что король решил «заявить в парламенте о своем желании видеть только одну религию – его собственную, и что в соответствии с законами королевства и клятвой, которую короли дают во время их коронации, у Короны может быть единственный наследник – католик». Сделав такое заявление, Генрих III призовет лигистов присоединиться к нему, чтобы уменьшить количество тех, кто откажется выполнить его волю. Предложенная «комбинация» была достойна Макиавелли. Возглавив своих противников, король использовал бы их, чтобы уничтожить гугенотов, оставшись, в конечном итоге, единственным хозяином.
Но у Генриха III была своя гордость. Он согласился принять эдикт, запрещавший любую религию, кроме католической, но отказался заявить, что его преемником может быть только католик: «Потому что этого нет в клятве королей, которую они дают во время коронации, и они не могут заявить это по своей личной воле в ущерб своим преемникам». [359]
В Жалоне, около Шалона, королева объявила о скором принятии эдикта, не упоминая, однако, о королевских преемниках. Кардинал Бурбонский выразил безграничную радость по поводу того, что король хочет «вырвать ересь с корнем». В восторге он так часто повторял одно и то же, «что, – писала королева своему сыну, – я попросила его прекратить, потому что у нас не было времени, тем более, что мне надо было возвращаться на ночь сюда, а им – в Шалон». Екатерина хотела заручиться согласием Гиза на формулировку, уточняющую, что религиозно единство будет восстановлено мирным путем, но герцог, недовольный несвоевременным проявлением эмоций со стороны кардинала Бурбонского, заговорил о захваченных гугенотами городах. Он дал понять, что «надо было также подумать об их безопасности и о безопасности лигистов».
То, что католики потребовали безопасные города, говорило об их недоверии к королю. Генрих III этому воспротивился, насколько мог, поддерживаемый д'Эперноном, но 7 мая фаворит заболел в Сен-Жермен «от язвы в горле», а его повелитель, не выдержав, разрешил начать переговоры о предоставлении лигистам безопасных городов. Конференция состоялась в епископском поместье Сарри недалеко от Шалона. Больная Екатерина, едва в состоянии двигать правой рукой, разместилась в «этом достаточно красивом доме, но почти совсем непригодном для жилья». Там она получила требования руководителей Лиги, чье бесстыдство теперь уже не знало границ.