Екатерина Великая

«Несколько мелких обстоятельств, сильно преувеличенных, искусно представленных и подправленных, привели к падению этого несчастного князя, который обладал множеством прекрасных качеств и никогда не предпринимал насильственных и жестоких действий за все время своего краткого правления. Но из нелюбви к делам, из-за плохого образования и неудачного выбора фаворитов, подстрекающих его, он позволял всем делам превращаться в неразбериху, а из-за ошибочных понятий вообразил, что завоевал любовь народа благодаря великим одолжениям, которые так благородно даровал после восшествия на престол. Он проникся праздностью и самоуверенностью, которые и оказались фатальными для него. Итак, не только я, но и несколько других разумных и проницательных людей считали, что смогли под конец почувствовать в этом князе значительные изменения по сравнению с тем, чем он являлся в течение нескольких месяцев после восшествия, и что вечная спешка, в которой он жил, и лесть, изливаемая на него гадкими людьми, в большой мере повлияли на его понимание вещей»^{283}.

После отречения Петра и его отъезда Екатерина тоже покинула Петергоф — на этот раз в карете, с отрядом конной гвардии. На ночь она остановилась в доме, принадлежавшем князю Куракину, где немного поспала полностью одетая (офицер лишь стащил с нее сапоги).

Воскресным утром тридцатого июня 1762 года Екатерина снова с триумфом вернулась в Петербург. Она въехала в столицу во главе Преображенских гвардейцев, прочих гвардейских полков и артиллерии. В полдень она прибыла в Летний дворец, где ее встречали маленький Павел, члены правительства и духовенство, и немедленно прошла в дворцовую часовню на благодарственный молебен. Потом на нее навалилась усталость — она почти не спала и не ела трое суток. Прежде чем отправиться спать, она оставила приказ для генерала Суворова, чтобы Петру привезли из Ораниенбаума его скрипку и его мопса, а также послали к нему его доктора Людерса, его негра Нарцисса и его главного камердинера Тиммлера.

Простые люди радовались восшествию Екатерины в принятой в то время манере — напиваясь. В это воскресенье все питейные заведения были открыты для военных, которые уничтожили сколько смогли водки, пива, медовухи и шампанского. (Держатели кабаков и продавцы алкоголя позже подсчитали, что при восшествии Екатерины они потеряли на выпивке около ста пяти тысяч рублей; три года спустя заявки все еще шли через Сенат.) Дашкова рассказывала, как десятка три солдат ворвались в подвал, нашли бочки с венгерским вином и весело распили его из шляп^{284}.

К вечеру количество пьяных и грабителей увеличилось, и среди крика и пения распространился слух, что пруссаки идут похитить Екатерину. Возникла опасность бунта, который не смогли бы подавить даже Григорий Орлов и его брат Федор. В конце концов лейтенанта Пассека (который находился под стражей всего двенадцать часов и ничего не выдал) послали разбудить среди ночи измотанную Екатерину и привезти в измайловский полк. Только после того, как солдаты увидели ее, они успокоились.

В письме Понятовскому, описывая главные события этого памятного дня, Екатерина отдает должное своим сторонникам:

«Орловы выделялись своим умением увлекать, своим предусмотрительным бесстрашием, заботой о мелких деталях, рассудительностью и авторитетом. В них много здравого смысла и щедрой смелости. Они восторженно патриотичны и честны, страстно преданны мне, друзьям и друг другу, как редко бывает у братьев. Всего их пятеро, но там было трое»^{285}.

В своей оценке она стремится принизить роль Екатерины Дашковой, чья репутация героини этого часа прогремела по всей Европе: