Екатерина Великая. Греческий прожект

P. S. Изволите писать, что денег нету. Я сего никогда не говорил, не зная ресурсов Государственных, а то говорю, что дороговизна несносная теперь. На будущую кампанию необходимо флот весь пустить в действо. Доделка судов и некоторых вновь страшную составляет сумму. Флотом токмо можно решить с турками, прижав их в самой столице. Просил я матрозов. Не получа же, все оставить лутче на верфях. Пушек также не получил рано. Между тем, можно пособить сей артикул, о чем доложу. Изволите говорить: я, как крот, роюсь. По холоду, какая зима здесь, немудренно бы жить в землянках, но как про меня редко доносят правду, то и тут солгали. Я все жил в ставке, которую отдал раненым, а сам в одной маленькой кибитке живу и то в чужой».

* * *

Екатерина не виделась со Светлейшим князем со времени ее поездки в Тавриду, когда они расстались под Харьковом. Прошло с тех пор почти полтора года. Она взволнованно ожидала встречи. Опричь серьезных политических вопросов, особливо, о взаимоотношениях с полусумасшедшим Георгом Третьим, и не менее странным, Фридрихом-Вильгельмом, кои надобно было обсудить, она сильно без него скучала, как за близким и родным человеком. В нетерпении, она следила за маршрутом его продвижения в столицу: вот он выехал из Николаева, далее – он в Кричеве, а теперь недалеко от Москвы. Императрица желала встретить его достойно. Она советовалась со своим секретарем Храповицким:

– Князю Орлову за спасение Москвы от чумы, поставлены мраморные ворота, графу Румянцеву-Задунайскому установлены были триумфальные арки, а что же князю Потемкину-Таврическому?

– Не знаю, Ваше Величество… Может статься, нашему «Голиафу» изволите иллюминировать в Царском Селе мраморные ворота?

– Голиафу? – Екатерина с восхищением взглянула на своего помощника. – Александр Андреевич, – воскликнула она, – недаром я вас ценю! Ну, кто бы правильнее, нежели вы, мог бы найти точное определение Светлейшему? Конечно, Голиаф! Лучше не придумаешь!

Она прошлась по комнате, резко остановилась, задумчиво молвила:

– Советуете иллюминировать Мраморные ворота? Хорошо! – согласилась она. – Впридачу, надобно украсить их морскими и военными арматурами, и, пожалуй, возложить наверху лавровый венок со словами из новой оды Петрова об Очакове. Позаботьтесь об оном, граф.

Храповицкий озабоченно добавил:

– Надобно бы ночью освещать дорогу на Царское…

Екатерина, с радостью, подхватила:

– Поставить бочки с огнем на расстоянии….. шести верст.

Екатерина еще долго раздумывала, боясь что-либо упустить. Вдруг, заулыбавшись, воскликнула:

– Встретим его во дворце под полонез Козловского «Гром Победы раздавайся!» Пожалуй, сию музыку на слова Гаврилы Державина он еще не слышал. То-то будет ему приятственно!

– О, да, Ваше Величество! Сие весьма должно ему быть по нраву!

Екатерина, довольно потирая ладони, прошлась по кабинету и направилась к выходу.

– Пойду, посоветуюсь с Александром Матвеевичем. Передайте приказ, – сказала она уже в дверях, – чтоб при подъезде Светлейшего князя палили пушки.

Императрица удалилась. Храповицкий удивленно пожал плечами: обыкновенно пушки палили токмо в честь государыни.

В Петербурге активно готовились к пышным торжествам, ожидая князя. Последовали распоряжения об иллюминации в Царском Селе мраморных ворот, об украшении их и надписью из оды Петрова: «Ты с плеском внидешь в храм Софии!»

Записки императрицы:

Иван Степанович Рибопьер, друг графа Александра Мамонова привел своего четырехлетнего, необычайно красивого сына Александра. Он ни в какую не хотел подходить ко мне, но когда я сама подошла к нему и приласкала, он весьма привязался ко мне за каких-то пол часа.

* * *

Безусловно, Светлейший князь был осведомлен о впечатлении произведенного на Петербург взятием Очакова. На него, вестимо, смотрели, как на героя. Ему хотелось забыть целый год топтания на месте с оной ненавистной крепостью, забыть письма императрицы, где она так или иначе намекала, что все ожидают штурма Очакова, забыть тайные насмешки генералов, почитающих Главнокомандующего чуть ли не трусом.