Екатерина Великая. Греческий прожект

Однако Светлейший князь все не ехал. После овладения Очаковым, когда военные действия затихли, его положение упрочилось настолько, что, он, гордый таковой значимой победой, положил, что ему нет необходимости сразу же отправиться в столицу, дабы скорей встретиться с государыней, коя токмо и делала всю военную компанию, что, не ложно переживая за его самочувствие, поддерживала его, успокаивала и утверждала, что победа будет за ним, князем Таврическим. Теперь же, он переехал в Яссы, затем отправился в Бендеры, где его изрядно задержало увлечение красавицей, княгиней Екатериной Федоровной Долгоруковой. И в Яссах, и в Бендерах, князь Потемкин окружил себя необычайной роскошью. Он походил на государя, живущего во дворце среди изысканного двора. Один праздник сменялся другим, его фантазия не знала границ: то он, для полюбившейся дамы, отправил в Париж специального курьера, дабы тот доставил ей туфли к балу, то на празднике, в ее честь, велел наполнить хрустальные бокалы для дам не вином, а жемчугами. Что и говорить: Светлейший князь чудил отменно! Никто и не догадывался: посылая за туфлями и чулками, князь направлял своего курьера, главным образом на разведку в недружественную страну.

Екатерина Долгорукова, преследуемая его вниманием, как-будто старалась не афишировать оное, однако не всегда сие удавалось. Однажды, подъехав на коне, он увидел ее прогуливающуюся у своего дома. На платье у груди были приколоты цветы ландышей. Князь Григорий Александрович, сойдя с коня, попросил ее дать их понюхать. Она, нехотя подала ему, но они нечаянно выпали из ее рук.

– Не беспокойтесь, графиня Екатерина Федоровна, через неделю вам доставят достойную замену, – весело крикнул князь, живо вскакивая на коня.

Тут же он направился в свой дворец и заказал своему верному секретарю Василию Попову немедля ехать в Петербург, найти ювелира и за любые деньги смастерить сей цветок из брильянтов. Через две недели Светлейший князь преподнес мастерски сделанный цветок необычайной красоты из оного драгоценного камня. Но Долгорукова, почитая его за слишком дорогой подарок, не приняла его. Разъяренный князь бросил его на землю и раздавил ногой.

Стало быть, всеми было замечено, что чудачества, коими князь предавался прежде, теперь приобрели новый размах. «Отчего же и нет? – думали окружающие. – Сам Бог велел, имея такие богатства и покровительство самой императрицы».

Екатерина ждала его и гневалась, что ни писем, ни самого победителя не может дождаться. В самом конце декабря, прибыл к ней курьер с оправдательным письмом:

«Очаков, 26 декабря 1788

Не мог, матушка Всемилостивейшая Государыня, отправить донесений моих до сих пор по причине сильных метелей, которые таковы продолжались, что версты пройтить нельзя было. Теперь время утихло. Нечего мне сказать о штурме, как он происходил, ибо он таков был, какового никогда не бывало. Можно смело сказать, что простой маневр не удастся с такой точностию. Поверьте, матушка, что это было как вихрь самый сильный, обративши в короткое время людей во гроб, а город верх дном. С какой радостию и доверенностию все шли, любо было смотреть. Управясь здесь, я по дозволению, что Вы изволили пред последним письмом написать, приеду в Петербург. Дела Ваши и мои собственные необходимо требуют.

Напрасно, матушка, гневаешься в последних Ваших письмах. Усердие мое того не заслуживает. Я не по основаниям Графа Панина думаю, но по обстоятельствам. Не влюблен я в Прусского Короля, не боюсь его войск, но всегда скажу, что они всех протчих менее должны быть презираемы. Мои мысли основаны на верности к Вам. Не тот я, который бы хотел, чтоб Вы уронили достоинство Ваше. Но, не помирясь с турками, зачать что-либо – не может принести Вам славы. И сего должно убегать всячески, ибо верно мы проиграем, везде сунувшись.