Екатерина Великая. Греческий прожект

Поздравляю Вас с крепостию, которую турки паче всего берегли. Дело столь славно и порядочно произошло, что едва на экзерциции бывает лутче. Гарнизон до двенадцати тысяч отборных людей – не меньше на месте положено семи тысяч, что видно. Но в погребах и землянках побито много. Урон наш умеренный, токмо много перебито и переранено офицеров, которые шли с жадным усердием и мужеством. Убит Генерал-Маиор Князь Волконский на ретраншементе и бригадир Горич на стене. Ой, как мне их жаль. Войско казацкое из однодворцев, по Вашему указу токмо что сформированное, было пехотою на штурме и чудеса делало. Их предводители донские полковники – молодые люди – оказали необыкновенную храбрость.

Матушка Государыня, какие труды армия моя понесла и колико наделала неприятелю урону, того не вдруг можно описать: услышите от турков.

Тяготят меня пленные, а паче женщины. Зима жестока, как в России. Отправлять их хлопот много. В городе строения переломаны нашими пушками. Много нужно починивать. Также забот немало – полки ввести в квартеры, тем паче, что поляки не хотят пустить.

Александр Николаевич вошел первый в крепость, а потом с другой стороны Ангальт. Армия моя почти наголову из рекрут, но когда есть Божья помощь, то все побеждает.

Пашу с чиновниками скоро отправлю в Петербург. То же и знамена. Обстоятельно не могу еще донести обо всем, как чрез пять дней.

Вернейший и благодарнейший подданный

Князь Потемкин Таврический

P. S. Полку моего подполковник Баур находился все при мне дежурным, подвергая часто себя опасности. Вы были милостивы к его отцу. Пожалуйте его полковником.»

Екатерина, оторвавшись от письма, радостно обратилась к Карлу Бауру:

– Что вы сами нам своими свидетельскими устами еще поведаете, полковник?

Тот вытянувшись, задрав голову, радостно сообщил:

– Ваше Императорское Величество, захвачено триста десять пушек и сто восемьдесят турецких знамен! И я, Ваше Величество, не полковник, а подполковник!

– Герои! Все герои! Князь пишет, особливо отличились Донские казаки! – восклицала государыня.

Кинувшись на грудь к Мамонову, она на радостях, трижды, по – русски, поцеловала его. Казалось, она сей час всех расцелует. Лицо императрицы раскраснелось, глаза лихорадочно заблестели, она переходила с одного места на другой, одаривая всех счастливым взглядом.

– А вас подполковник Баур, жалую в полковники!

Баур, задохнувшись от радости, встал пред государыней на колено, поцеловал, поданную руку.

Чрезмерно разволновавшаяся императрица, повернувшись к двери, счастливым голосом, громко позвала:

– Александр Андреевич, извольте подойти сюда,… у нас радостная весть!

Из-за двери появилась внушительная фигура Безбородки, его покрасневшее лицо, выражало беспокойное любопытство. Скорым шагом он подлетел к государыне.

При виде его, государыня затрясла перед ним письмом Потемкина.

– Граф, Очаков взят, Очаков наш! – возгласила Екатерина и передала ему листок с донесением. Тот уткнулся в бумагу.

Подав советнику депешу, она, тоном гораздо ниже, испросила Баура:

– Колико же наших полегло, полковник?

Лицо Карла Баура, излучавшее полковничье счастье, сообщило:

– Две с половиной тысячи солдат, государыня, но у турок полегло почти десять тысяч!

– Две с половиной! – ахнула императрица.

– Инако, государыня-матушка, на большой войне не бывает, – молвил Безбородко, желая успокоить ее. – Наших-то полегло даже не в два, а в четыре раз меньше!