Екатерина Великая. Греческий прожект

– Душа моя, ты за год с небольшим еще не прикипела к нему сердцем, может статься, тебе лучше дать ему отставку. Будут другие молодцы, не хуже, а, можливо, и лучше. Ты ж не можешь теперь и шагу учинить без Светлейшего князя. Ну, не отдал он какую-то сумму во время, да ведь и причина сериозная: он строит города! Каковые расходы тамо! Не рассчитал, задолжал, протянул время, а сей хан Гирей – скорей жаловаться! Без Светлейшего, сама говоришь, не будет дела! Ну, «добрая наседка одним глазом зерно видит, а другим коршуна». Вот и смотри! Ты ведь знаешь: все, что делается в империи худо – валят на князя, а что хорошее записывают на тебя, душенька. Так что решай.

На самом деле, лишаться Потемкина теперь, когда должна была свершиться ее великая мечта о «Греческом прожекте»? Нет, она, стало быть, не может не уступить Светлейшему. К тому же, положа руку на сердце, она призналась сама себе, что охладела к фавориту: ей нестерпимо скушно с ним, как когда – то с Александром Васильчиковым. Словом, она довольно легко отказалась от благородного красавца Ермолова. Самой ей было просто стыдно смотреть ему в глаза, поелику она попросила своего кабинет-секретаря Безбородко передать бывшему фавориту, что она разрешает ему уехать на три года за границу.

Пораженный случившейся перемене, генерал-поручик Александр Ермолов вышел в отставку и, с рекомендательными письмами от Безбородко, летом уехал в Европу.

Узнав о разрыве императрицы с фаворитом, князь Потемкин, сделав досадливую гримасу, буркнул:

– Туда ему и дорога! Каков он есть, такова ему и честь.

* * *

Во время очередного бала, уже без сопровождения Александра Ермолова, государыня села играть в карты. Настроение ее было не самым лучшим. Она пригласила за свой стол Потемкина, де Сегюра, Федора Головкина и Льва Нарышкина. Говорили на самые разные темы. Екатерина беседовала, в основном, с остроумным де Сегюром, коий, решив воспользоваться благосклонностью императрицы, пожаловался на Безбородку и Остермана, не делавших видимых шагов в деле продвижения торгового договора двух дворов.

– Вы, скорее всего не ведаете, Ваше Императорское Величество, что они сильно медлят по неизвестной мне причине. А ведь вы давно дали свое добро, и мой король счастлив был узнать, что дело сдвинулось с мертвой точки.

Екатерина, отложив карты, посмотрев сочувственно на дипломата, испросила:

– Что же министры?

Де Сегюр, с готовностью и даже с жаром, ответствовал:

– Они говорят, что расстояния огромны и, поелику трудно получать верные сведения, дабы произвести надлежащую оценку. И, что много других затруднений. Но, тем не менее, Ваше Величество, дело надобно двигать, как можно скорее на пользу обеих стран.

Императрица на мгновенье нахмурилась. Взглянув на него, сказала:

– Не беспокойтесь граф, все будет в порядке. Моя к вам благосклонность тому порукой.

Де Сегюр встал с места. Поклонившись, приложился к руке. Блестя радостными глазами, он воскликнул:

– Благодарю вас, Екатерина Алексеевна! Весьма и весьма обязан Вашему Императорскому Величеству!

Императрица, паки благосклонно кивнула ему и, дабы сменить материю разговора, обратилась к Левушке Нарышкину:

– Ну, вы, как друг Кирилла Разумовского, пожалуй, должны знать, каковы дела в его семействе, как сам граф? Он не появляется в столице, предпочитая Москву.

– Кирилл Разумовский жив и здоров, переписывается с сыном Андреем, как, впрочем, и другими сыновьями, постоянно. Теперь он готовится встретить его с молодой женой, дочерью цесарского графа Тун-Гогенштейна.

– Так граф Андрей женился на австриячке!

– Так точно, Ваше Величество!

– А Кирилл Григорьевич все также живет в доме, отстроенном Захаром Чернышевым?

– Все там же, Ваше Величество! – ответствовал, как всегда, с некоторой иронией Лев Александрович. – Живет в Москве совершенным вельможей, затмив всех своим богатством: он дает ежедневные, роскошные обеды, окружен блестящим штатом, почетным караулом, егерями, гайдуками, скороходами, и, вестимо, карликами. Ну, и иногда оставляет Белокаменную, дабы объехать свои малороссийские поместья.

Екатерина посмотрела на Федора Головкина, у коего горели глаза тоже вставить что-то, но Екатерина не дала ему слово, зная, что тот сморозит какую-нибудь критику в адрес графа Кирилла. Потемкин молчал, думая о чем-то своем, сосредоточенно рассматривая свои ногти. Вдруг, он взглянул на Екатерину, глаза их встретились. Князь Григорий Александрович улыбнулся.

– Что имеете сказать, князь? – любезно испросила императрица.

– Ничего, государыня-матушка, опричь того, что зять мой, Ксаверий Браницкий, весьма доволен домом на Мойке, купленным у графа Разумовкого.

* * *

Белокурая Екатерина Романовна Дашкова, в свои сорок два года, выглядела все еще молодой и привлекательной дамой. Но мужчины лишний раз боялись взглянуть на нее: толико гонора и высокомерия являла собой ее персона. Однако не сама ее внешность внушала людям ее неприступность, но ее острый язык. Не дай Бог попасть ей под горячую руку!