Екатерина Великая. Портрет женщины

Новый союз оказался выгоден для обеих сторон. Несмотря на все унижения, которым Бестужев подверг Екатерину и ее семью, она признавала ум и управленческие способности канцлера. Это могло быть полезно как для нее, так и для Салтыкова. Что касается Бестужева, предложение Екатерины о перемирии поступило в неожиданный, но очень подходящий момент. Взлет нового фаворита Елизаветы, Ивана Шувалова, поставил под угрозу положение Бестужева. Новый фаворит не был простым милым и праздным человеком, как Разумовский. Шувалов был умен, амбициозен, настроен очень профранцузски и активно укреплял свое положение в правительстве через своих дядей и кузенов. Кроме того, Бестужев переживал за здоровье императрицы. Она начала часто болеть, и каждый раз ей требовалось все больше времени на восстановление. В случае смерти императрицы Петр должен был унаследовать трон. А Петр боготворил Фридриха Прусского и ненавидел альянс с Австрией, который служил краеугольным камнем в дипломатии Бестужева, кроме того, Петр был готов пожертвовать интересами Российской империи ради маленького, незначительного Гольштейна. Бестужев давно понял, что Екатерина намного умнее своего мужа, и она симпатизировала интересам России, в то время как Петр был либо равнодушен, либо настроен враждебно. Сделав Екатерину своей союзницей, Бестужев укреплял свое положение и, возможно, рассчитывал, что в будущем это даст ему дополнительное преимущество. Таким образом, когда Екатерина предложила ему дружбу, он тут же согласился.

В мае 1753 года через пять месяцев после выкидыша Екатерина снова забеременела. Она провела несколько месяцев в загородном поместье неподалеку от Москвы, где ограничивала себя лишь пешими прогулками и осторожной ездой в экипаже. К тому времени, когда Екатерина вернулась в Москву, она чувствовала такую сонливость, что спала до полудня и с трудом просыпалась к обеду. 28 июня она почувствовала боль в пояснице. Вызвали повивальную бабку, которая покачала головой и предсказала еще один выкидыш. На следующую ночь это предсказание сбылось. «Я была беременна, вероятно, месяца два-три, – вспоминала Екатерина. – В течение тринадцати дней я находилась в большой опасности, потому что предполагали, что часть «места» осталась; от меня скрыли это обстоятельство; наконец, на тринадцатый день место вышло само без боли и усилий».

Почти все это время Петр не покидал своей комнаты, а слуги приносили ему не только игрушки, но и алкоголь. Эти дни великий князь часто замечал, что слуги стали его игнорировать или даже выказывать открытое неповиновение, они были пьяны, как и он. Рассерженный Петр бил их палкой или рукояткой своей шпаги, но слуги лишь уворачивались и смеялись над ним. Когда Екатерина поправилась, Петр попросил ее привести их в чувство. «Тогда я шла к ним, – вспоминала она, – и выговаривала им всю правду, напоминая об их обязанностях, и тотчас же они подчинялись, что заставляло великого князя неоднократно говорить мне, что он не знает, как я справляюсь с его людьми; что он их сечет и не может заставить себе повиноваться, а я одним словом добиваюсь от них всего, чего хочу».

Москва, самый большой город в России XVIII века, была построена, по большей части из дерева. Дворцы, особняки, дома и лачуги сооружались из брусьев и досок, иногда украшались резьбой и покрывались краской, которая придавала им сходство с камнем; окна, подъезды и фронтоны различной формы были выкрашены в яркий цвет. Тем не менее, поскольку дома строились в спешке, жить в них часто бывало неудобно, окна и двери не закрывались, лестницы качались, а иногда непрочным мог быть и весь дом.

Самой страшной бедой считался пожар. Ледяными русскими зимами и дворцы, и простые дома отапливались высокими, украшенными изразцами печами, которые обычно стояли в углу комнаты и поднимались от пола до потолка, изразцы трескались, помещение наполнялось дымом, воздух становился тяжелым, у людей болела голова и краснели глаза. Иногда искры вылетали через трещины и попадали на деревянные стены, которые загорались. Зимой, которая длилась долгие месяцы, в домах, отапливаемых примитивными печами, любая искра могла вызвать настоящий ад. Подхваченное ветром пламя с горящего дома перекидывалось на крышу соседнего, и вскоре от всей улицы оставался лишь пепел. Для москвичей вид горящего дома, вокруг которого суетились пожарные, пытаясь локализовать пожар и быстро разбирая соседние дома, являлось обычным делом. «Ни один год не изобиловал пожарами так, как 1753-й и 1754-й, – писала Екатерина. – Мне случалось неоднократно видеть из окон этих покоев Летнего дворца два, три, четыре и даже до пяти пожаров одновременно в различных местах Москвы».