Екатерина Великая. Портрет женщины

Елизавета, ожидавшая этого так долго, ликовала. Как только новорожденного искупали и запеленали, она вызвала своего духовника, который дал ему имя, Павел, в честь первого ребенка, рожденного у ее матери Екатерины I и отца Петра Великого. Затем императрица удалилась, велев акушерке взять младенца и следовать за ней. Петр тоже покинул комнату, и Екатерина осталась на полу в обществе мадам Владиславовой. Она сильно вспотела и умоляла мадам Владиславову поменять ей белье и уложить в кровать, которая стояла всего в двух шагах. Мадам Владиславова ответила, что не смеет делать что-либо без разрешения акушерки. Екатерина попросила воды, но получила тот же ответ. Мадам Владиславова несколько раз посылала за акушеркой, чтобы та отреагировала на эти просьбы, но женщина все не появлялась. Три часа спустя пришла графиня Шувалова. Увидев, что Екатерина все еще лежит на ложе роженицы, она сказала, что такая невнимательность к молодой матери может убить ее. И тут же отправилась искать акушерку, которая явилась через полчаса, объяснив, что императрица поручила ей ребенка и не позволяла уйти и заняться Екатериной. Наконец, великую княгиню уложили в постель.

Ребенка она не видела почти неделю. Сведения о нем она могла получать лишь украдкой, поскольку если бы она спросила в открытую, это могло быть истолковано как ее сомнения в способности императрицы позаботиться о нем. Младенец находился в комнате Елизаветы, и когда он кричал, то императрица сама его успокаивала. Вот что Екатерина слышала о состоянии своего сына, а впоследствии и увидела своими глазами:

«Заботами его буквально душили. Его держали в чрезвычайно жаркой комнате, запеленавши во фланель и уложив в колыбель, обитую мехом черно-бурой лисицы; его покрывали стеганным на вате атласным одеялом и сверх этого клали еще другое, бархатное, розового цвета, подбитое мехом черно-бурой лисицы. Я сама много раз после этого видела его, уложенного таким образом: пот лил у него с лица и со всего тела, и это привело к тому, что когда он подрос, то от малейшего ветерка, который его касался, он простуживался и хворал».

На шестой день жизни Павла крестили. Утром императрица явилась в спальню Екатерины и принесла золотое блюдо, на котором лежал приказ выдать Екатерине из императорской казны сто тысяч рублей. К нему прилагалась маленькая шкатулка, которую Екатерина не открывала до тех пор, пока императрица не ушла. Она очень обрадовалась деньгам: «У меня не было ни гроша, и я была вся в долгах; ларчик же, когда я его открыла, не произвел на меня большого впечатления: там было очень бедное маленькое ожерелье с серьгами и двумя жалкими перстнями, которые мне совестно было бы подарить моим камер-фрау. В этом ларчике не было ни одного камня, который стоил бы сто рублей». Екатерина ничего не сказала, но скупость подарка, вероятно, встревожила графа Александра Шувалова, поскольку он, в конце концов, спросил, понравились ли ей украшения. Екатерина ответила, что «любой подарок императрицы бесценен». Позже, когда Шувалов заметил, что она не носит колье и серьги, и предложил ей надеть их, Екатерина ответила, что на придворные праздники она привыкла надевать свои самые красивые драгоценности, а колье и серьги не попадали в эту категорию.

Через четыре дня после того, как Екатерина получила от императрицы в дар деньги, кабинет-секретарь императрицы пришел к ней и попросил одолжить деньги казне: императрице требовались деньги для других целей, а свободных средств не было. Екатерина отослала деньги обратно, их вернули ей в январе. В конечном счете, она узнала, что Петр услышав о подарке, который сделала императрица его жене, рассердился и стал жаловаться на то, что его оставили без подарка. Александр Шувалов доложил об этом императрице, которая немедленно послала великому князю приказ на ту же самую сумму, которую пожаловала Екатерине, поэтому и пришлось занять деньги у изначального получателя.