Екатерина Великая. Завершение Золотого века

«Состояние Светлейшего Князя, слава Богу, переменилось в лутчее. Прошедшую ночь проводил он без страдания, сон имел хороший, проснулся спокойно и сие спокойствие во весь день продолжается. Доктора весьма довольны, все их признаки идут к добру, и сам Князь перестал уже говорить о смерти. Севодни в двенадцатом часу Его Светлость приобщился Святых Тайн и после того стал довольно весел. Много принесло Его Светлости радости и удовольствия получение вчера Всемилостивейшего Вашего Императорского Величества письма и с оным шубы и шлафрока. При напоминании Высочайшего Вашего Величества имяни всегда льются обильныя слезы из глаз его. Крайняя слабость после претерпенных мучений не позволила ему много писать к Вашему Императорскому Величеству, но я надеюсь, что с первым курьером Его Светлость напишет более».

К письму он приложил журнал докторов с изложением хода болезни, который она сей же час пошлет на изучение Роджерсону.

Князь, получив в подарок шлафрок и шубу, в ответ, написал благодарственное письмо, пожаловавшись, что сна лишился и не ведает, когда будет сему конец.

В Галац прибыл, управлявший его имением, племянник, генерал-поручик Василий Энгельгардт. Увидев исхудавшего дядюшку, Василий Васильевич сильно испугался: ему показалось, что на него смотрит смертельно хворый человек. Сам дородный, похожий на дядю, быв в ужасе от того, как выглядел князь, он написал письмо сестре Александре Браницкой срочно приехать. Александра приехала через три дни весьма кстати: у князя лихорадка возобновилась с удвоенной силой. Светлейший никого не слушал и не хотел принимать лекарства. Прибывшая графиня Браницкая, видя своего любимого дядю в совершенно изнуренном состоянии, с трудом скрывая свое отчаяние, не отходила от его постели и постоянно уговаривала его принять приготовленные для него снадобья.

— Григорий Александрович, смилуйтесь, примите лекарство, — просила она, сдерживая слезы, — инако я сама здесь, около вас, помру.

— Не могу, Сашенька, не могу, — отвечал ей князь слабым прерывающимся голосом, — оно вызывает у меня отвращение, и мне от него токмо хуже.

— Но, родной мой, дядюшка дорогой, токмо оно, может статься, избавит вас от сей прилипчивой лихорадки, выпейте, прошу вас, имянем Ея Императорского Величества, Григорий Александрович, миленький.

Взирая на племянницу, угасающим взглядом, князь еле слышно соглашался:

— Хорошо, Саша, ради оного имени, но в последний раз. Буде не поможет — пусть будет, как Богу угодно, пусть и умру.

— Знатно! Дядюшка, знатно! — радовалась Браницкая и суетливо подносила лекарство.

Скрепя сердце князь выпивал его. Лицо несколько раз поменяло цвет, его корежило и, казалось, сей час, как часто бывало, все из него польется назад. Однако никакого облегчение хина не приносила. Все такожде его снедал озноб и жар.

Василий Попов с горечью писал тревожные письма о состоянии больного ежедневно. Узнав, что Александра Браницкая приехала ухаживать за больным, обрадовавшись, императрица написала ей в середине сентября:

«Теперь все наши безпокойствия кончились. Тревожит меня одно: болезнь дядюшки вашего Князя Григорья Александровича. Пожалуй, Графиня, напишите ко мне, каков он, и постарайтесь, чтоб он берегся как возможно от рецидивы, коя хуже всего, когда кто от болезни уже ослаб. Я знаю, как он безпечен о своем здоровье».

Паки, получив, на сей раз, из Киева через Кречетникова известие, что князь Потемкин очень не может, Екатерина расплакалась. Страшно обеспокоенная, она, оставив все насущные дела, отправилась в Александро-Невскую лавру ко всенощной помолиться о здравии князя Григория Потемкина и подарила монастырю большое серебряное паникадило, к раке Святого Александра Невского золотую лампаду, сверх того, сосуды золотые с антиками и брильянтами.

Не успела племянница приехать и чуть поднять его дух, как Потемкин в письме уже сообщал государыне: