Екатерина Великая. Завершение Золотого века

— О, да! Я свидетель. Он всегда с благоговением говорил о своем наставнике, господине Лагарпе, как о человеке высокой добродетели, истинной мудрости, строгих правил, сильного характера. Он полагает, что ему он обязан всем, что в нем есть хорошего, всем, что он знает. Когда Лагарп уезжал, я даже, Ваше Величество, была удивлена, что, прощаясь с ним, Александр изволил сказать: «Вам я обязан всем, окроме появления на свет». Тогда я даже обернулась на Вас, подумав, что вы можете обидеться на опрометчивые слова: ведь это Вам он всем обязан.

Екатерина легко засмеявшись, обняла за плечи невестку.

— У нас ним родственная любовь. Сие совсем другое чувство. Неизменное. Я последнее время нередко вижу Александра с недавно прибывшим князем Адамом Чарторыйским… Строганов и его двоюродный брат Новосильцев, друзья моего внука с детства, они воспитывались вместе. А как вам Адам, что он за человек, на ваш взгляд?

Великая княгиня смутилась: князь Адам последнее время делал ей настойчивые знаки внимания и она боялась, что сие стало известно императрице.

— Александру нравится князь, — молвила она смущенно, — и они весьма сблизились за короткое время. Они часто разговаривают о серьезных материях. Я слышала, как Адам говорил Александру, как он ненавидит деспотизм повсюду, во всех ее проявлениях, что он любит свободу, на которую имеют право все люди…

— Вот как! — Екатерина ласково улыбнулась. — О чем еще сказывал сей поляк?

— Сказывал, что с живым участием следил за французской революцией, что, осуждая ее крайности, он желает республике успехов и радуется за них.

Елизавета, испугавшись, что наговорила лишнее, запнулась, посмотрев с опаской на государыню. Но та ласково улыбалась.

— Хм. Осуждая крайности… Что же ответствовал оному князю мой Александр? — испросила императрица.

— Он во всем соглашался с князем Адамом…

Екатерина знала о ходивших слухах, что молодой польский князь Чарторыйский плод связи князя Николая Репнина с его матерью Изабеллой Флеминг. Понеже Адам пытался принять участие в восстании Костюшко, теперь Адам и его брат, Константин, находились здесь в качестве заложников, Екатерина приказала конфисковать владения Чарторыйских, но в результате переговоров с оной семьей, согласилась, в качестве наказания, вместо конфискации, на приезд сих молодых заложников. Братья оказались весьма красивыми и образованными молодыми людьми. Екатерина заметила, что Адам весьма заглядывается на ее невестку, но куда ему до ее Александра!

— С кем переписывается наш Александр?

— Я не знаю всех, но вот недавно было письмо от Виктора Кочубея.

Екатерина благосклонно кивнула:

— Виктор Павлович, племянник графа Безбородки, совсем недавно назначен чрезвычайным посланником в Константинополь. Вы с ним знакомы, Елизавета Алексеевна?

— Совсем немного, Ваше Величество.

— Он весьма образованный, умный человек, полагаю, калибра своего дяди, Безбородки.

Елизавета Алексеевна улыбнулась:

— Да, все, Ваше Величество, говорят, что граф Александр Андреевич самый крупный государственный деятель, главный ваш помощник!

— Пожалуй! Совсем недавно, четыре года назад, умер Григорий Потемкин, он единый, был выше государственный человек, чем Безбородко.

— Я много слышала о нем. Я видела его портрет, он весьма красив.

Екатерина, услышав сие замечание, задержала на невестке свой затуманенный взгляд так, что та отвела глаза, поправила на платье свой атласный поясок и снова вопросительно взглянула на государыню.

— Князя Потемкина, — вдруг тихо молвила императрица, — видели еще издалека, понеже был мощного телосложения и выше других на голову. Вы видели его на портрете: орлиный нос, высокое чело, в разлет брови, голубые приятные глаза, прекрасные русые вьющиеся волосы и ослепительной белизны зубы. Не портил его даже больной глаз.

Всю оную тираду императрица произнесла с таким чувством, что Великой княгине стало не по себе, неловко. Понятно было, что сей фаворит был особливо почитаем и любим императрицей.

— Лоб его, — продолжала императрица, — конечно, покрылся глубокими морщинами к пятидесяти годам, он часто болел, бывал угрюмым, но и тогда ходил прямо, с гордо поднятой головой. — Екатерина улыбнулась, своим воспоминаниям. — Я его иногда воспринимала, как греческого царя Агамемнона, окруженного своими соплеменниками.

Елизавета Алексеевна восхищенно взирала на Екатерину.

— Наверное, он писал стихи…

— И стихи, и поэмы, и сатиры и эпиграммы. Знал греческий язык, говорил и свободно писал по-французски. Словом, трудно сказать, был ли кто образованнее из его ровесников, али нет. Скорее нет. Он был человеком выдающихся дарований, а для меня — незаменимым. Вообразите, Лизанька, такого больше нет в целом царстве-государстве. Посему и дела у нас в стране идут ни шатко, ни валко.

Императрица паки ностальгически задумалась. Загрустила и Великая княгиня. Каждая думала о своем. Екатерина — о том, что более в своей жизни не встретит подобного человека, а Елизавета — о том, что ее красавец-муж не принадлежит ей и, вероятнее всего, так будет всю жизнь.

* * *