Екатерина Великая. Завершение Золотого века

— Ну, как наш поляк, Юрий Виельгорский, составил счастье дочери твоей, Софьюшки, али нет? — вопрошала она подругу.

— Не жалуется моя Софья, государыня-матушка. Спаси Господь тебя всегда и во всем, дорогая матушка! Не ты, не знаю, что бы с моей ветреницей бы приключилось, — поверяла свои семейные дела Матюшкина, радостно заглядывая ей в глаза. — Ужо и сына родили, Матвея, прозванного сим именем в честь моего отца!

— Ну, как не порадоваться за тебя, Анна Матвеевна! — глаза императрицы засияли радостью, она паки обняла подругу.

Глаза Матюшкиной налились счастливыми слезами. Она порывисто поцеловала руки Екатерины.

— Ну, буде, буде, Аннушка, — успокаивала ее с улыбкой Екатерина Алексеевна, засим приметила:

— Как ты хорошо сохранилась… И волосы совсем не поседели…

Екатерина и Матюшкина разглядывали друг друга, тепло и искренне улыбаясь. Ея Величество вдруг испросила:

— Отчего теперь тебе не вернуться ко мне? Пусть и муж переезжает в столицу, а ты у меня станешь статс-дамой. Как на сие посмотришь, Анна Матвеевна?

Лицо Матюшкиной раскраснелось. Она не знала, что и сказать.

— Сие, было бы для меня счастием, наконец, выдавила она из себя. Думаю, так может статься, что я и в самом деле, стану жить подле вас, голубушка-матушка!

— Вот и славно! Вот и славно! — Екатерина нежно похлопала ее по плечу. — Время летит, милая моя, можливо и не успеть насмотреться друг на друга. Вон, вчерась, был человек, а сегодни его уж нет. Как, к примеру, господин Фон Визин.

— Ах, как он читал свои сочинения! Можливо было со смеху умереть, — ввернула Протасова.

Мимо проходил Лев Нарышкин, увидев Матюшкину, радостно поприветствовал давнюю подругу императрицы.

— Садись к нам, Лев Александрович, пригласила государыня графа.

Не успел он подсесть, как к ним подошел Строганов Александр, коего императрица с трудом вытащила в свет.

— Давно ж я тебя, свет мой, Александр Сергеевич не видела, — попеняла ему Мария Саввишна. — Нехорошо от людей прятаться…

— Особливо от тех, кто тебя так любит и почитает, — упрекнула его и Екатерина.

Строганов тщился сослаться на свою занятость.

— Ну, кто ж не занят теперь, — заметил Нарышкин. Посмотрите кругом, везде народ упражняется чем-то. Особливо наши столичные чиновники, — молвил он с легким сарказмом. Екатерина, вдруг негромко воскликнула:

— А что, господа! Надобно отдать должное нашим чиновникам. Мыслю, благодаря изданию «Городового положения» и «Устава благочиния» мы достигли уж того, что знатные с простолюдинами совершенно уравнены в обязанностях своих перед городским начальством.

— Ну, вряд ли, матушка, сие так, — усмехнувшись, возразил Левушка Нарышкин.

— Я же говорю тебе, Лев Александрыч, что так, — настаивала императрица, — и если б люди и, даже ты сам, сделаешь какую несправедливость или ослушание полиции, то и тебе спуску не будет.

— А вот завтра узрим, матушка, — сказал Нарышкин, — я завтрева же вечером тебе донесу.

Екатерина насмешливо улыбнулась и разговор пошел о хороших переменах в столице, в котором Нарышкин принимал минимальное участие, и все норовил иронизировать так, что императрица, в конце концов, остановила его строгим взглядом.

Вечером следующего дня, императрица, паки, занемогши, не собиралаь в Эрмитаж и рано ушла к себе в спальню. Мария Саввишна, Анна Степановна и Александра Васильевна Браницкая тихо разговаривали между собою, поджидая Анну Никитичну, обещавшую навестить их ввечеру. Не успела она явиться, все засыпали ее вопросами, для чего у нее таковой веселый вид.

— Шшшш, тихо, — приложила та палец к губам.

— Что такое? Матушка не здорова?

— Отдыхает, не можется ей, — ответствовали фрейлины.

— Ну, тогда слушайте меня, я буду шепотом рассказывать… Видно было, что ее распирало от желания скорее что-то поведать подругам.

Но Екатерина, услышав голос Анны Никитичны, позвала ее к себе. Перекусихина известила государыню, что у Нарышкиной есть что-то веселое рассказать.

— Веселое? Ну, так пусть и расскажет нам всем, — позволила Екатерина. — О чем же, Аннушка?

— А об вчерашнем разговоре со Львом Александровичем помните?

— О чиновниках и о порядке в городе?

Нарышкина нетерпеливо кивнула и, усевшись рядом в кресло, принялась за свой рассказ:

— Так вот, матушка-голубушка, мне оное сегодни в полдень рассказал сам граф Левушка. Вот: стало быть, сим днем, чем свет, надевает граф богатый кафтан со всеми орденами, а сверху накидывает старый, изношенный сюртучишко одного из своих толстых истопников и, нахлобучив дырявую шляпенку, отправляется пешком на площадь, на которой, сами знаете, под навесами продают всякую живность, и Левушка зачинает свой спектакулюм:

«Господин честной купец, — обратился он к первому попавшемуся курятнику, — а по чему продавать цыплят изволишь?

— Живых — по рублю, а битых — по полтине пару, — грубо отвечал молодой продавец, с пренебрежением осматривая бедно одетого Нарышкина.

— Ну, так, голубчик, убей же мне парочки две живых-то.

Купец тотчас же принялся за дело: цыплят ловко перерезал, ощипал, завернул в бумагу и завернул в кулек, а Нарышкин между тем отсчитал ему рубль медными деньгами.