Екатерина Великая. Завершение Золотого века

— Чудеса, да и токмо! — отметила Марина Осиповна, оглядываясь, боясь, как бы ее кто не подслушал и не донес бы княгине Голицыной.

Записки императрицы:

Сим 1795-м годом, на реке Лугань основан город Луганск, где построен чугунолитейный завод. Работники для него направляются из северных и некоторых других губерний России.

Читаю стихи немецкого пиита Иоганна Вольфганга Гете. Доставлена книга аглинского ученого Эразма Дарвина «Зоономия, или Законы органической жизни»

* * *

Средь бела дня, в последний день лета, пришло сообщение, что на девяносто втором году жизни умер бывший Президент Императорской Академии искусств — Иван Иванович Бецкой.

— Пришло и его время, — констатировал, доведший до сведения императрицы о его кончине, граф Безбородко. Императрица, взглянув на Перекусихину, с трудом сдержавшись, не заплакала.

— Что ж, пора было и ему на небеса, — заявил Платон Зубов, — до таковых лет дожить, редко кому удается.

Безбородко подхватил:

— Стало быть: пожил, уж пожил, что и говорить… Кстати, ужо известно, что, своей воспитаннице — Анастасии Соколовой, он завещал восемьдесят тысяч серебром, и сорок тысяч ассигнациями.

— А дома на Дворцовой набережной? — испросил Платон Зубов.

— Тоже ей.

— Совсем не дурно! — безразлично отметил Платон и вдруг подхватился уходить:

— Спешу, государыня-матушка, ждет меня Михаил Грабовский, буду скоро назад.

— Ступай, — разрешила государыня, не глядя на него. Глаза у нее покраснели, губы опустились, она не хотела, чтоб он видел ее в слезах. Как токмо Зубов скрылся за дверью, она молвила, обращаясь к Безбородке, Моркову и Трощинскому:

— Колико же сей человек сделал для России! Как Бецкой был прав, утверждая, что человек от природы не зол, а добр, и душа ребенка подобна воску, на котором можно писать, что угодно. Я убедилась в том на своих внуках.

Трощинский согласно кивнул:

— Что и говорить: кто бы позаботился об образовании безродных детей, детей низшего класса…

— Кто теперь займет когда-нибудь его место? — посетовал Морков.

— Надобно, как он — любить свое дело. Как любил свое дело, к примеру, князь Потемкин. А то все токмо завидовать горазды, — вдруг изволила заявить недовольным тоном Екатерина. — До того люди дошли в своей злой зависти, что дальше некуда, — говорила она с возмущением, обращаясь к Безбородке. — Помните, граф, какой-то саксонец, Георг фон Гельбиг, коий сам не участвовал в нашей поездке в Крым, посмел очернить имя Светлейшего князя Таврического!

— И откуда у людей таковое воображение, — вторил ей советник. — Потемкинские деревни! Дескать, все деревни, что мы видели своими глазами, на самом деле «ложная видимость». Какая наглость! Стало быть, и вы, и я, и тысячи других не имели глаз.

— У меня, как раз, очень хорошее зрение, чем я страдаю, так дальнозоркостью. Поелику, все, что вдали я прекрасно различаю.

— Я не страдаю глазами, но прекрасно видел, что деревни оные не были бутафорскими, как сей негодный фон Гельбиг смеет утверждать. Нет на него князя Потемкина, он бы его из под земли достал и носом ткнул куда надо.

— Нет, как можливо было таковое токмо подумать, подлый пруссак! Сказать, что одни и те же стада перегонялись ночью по берегам Днепра, одни и те же селяне выходили приветствовать нас… Как земля носит таких лжецов, а еще и посланник… — раскрасневшееся лицо императрицы исказилось.

Екатерина, перебирая свои кисейные оборки, продолжала нервно изражаться:

— Мне в Киеве все уши прожужжали, что князь и то не сделал, и се скрыл. Потому я рвалась скорее в Крым посмотреть так ли это?

— Боже, сам Римский император Иосиф Второй не мог скрыть своего восхищения от дел рук его, — с не ложным удовольствием вспомнил Безбородко.

— Никто и ногтя не стоит Таврического князя! Царство ему небесное! Одним словом: «всякий родится, да не всякий в люди годится», как сей саксонец Гельбиг! — завершила свою гневную тираду государыня Екатерина Алексеевна и перекрестилась. За ней торопливо осенили себя крестом и Безбородко и остальные.

— Александр Андреевич, на самом деле, — не могла успокоиться Екатерина, — ужели возможно такие массы крестьян и животных переместить со скоростью движения флотилии?

— Тем более по ночам! — сверкнул заплывшими глазами секретарь.

— Вот-вот! По ночам. И ведь верят токмо потому, что от зависти головы застилает ненависть.

— Бог им судья, государыня! Мы-то с вами знаем правду.

Императрица паки не удержалась:

— Сей пройдоха и враль, изволил утверждать, что народ сгоняли, чтоб приветствовать меня.

Граф Морков хмыкнул: