Екатерина Великая. Завершение Золотого века

Екатерина выказала свое удивление:

— Так, с десятью кораблями вы гоняли ненавистных турок по всем морям?

Полковник почтительно склонился пред ней:

— Получается так, Ваше Императорское Величество.

Восхищенный адмирал Чичагов, одобрительно качнул головой.

Екатерина, видя оное, обратилась к нему:

— Видите, адмирал, как греки умеют воевать! Французский посол на Родосе даже прозвал его новым Фемистоклом, достойным потомком древних греческих героев!

От сих слов, Качиони порозовев, скромно опустил глаза. Чичагов явно ничего не слыхивал о Фемистокле, но он, дружески взглянув в глаза полковнику, сказал:

— Греки, славные мореходы! Они, вестимо, ненавидят, как и мы, турок. И вы, и мы православные народы, посему, нам, стало быть, вместе должно защищать наше православие, не так ли, полковник?

— Без сомнения, адмирал! Скажу вам больше: русского флота в Греческом Архипелаге нет, а по всей Турции гуляют слухи, что моря наполнены русскими судами. Ну, что оставалось нам делать? Стало быть, мы и переименовала свой небольшой флот во флотилию Российской империи.

Екатерина в благодарном порыве поднялась и обняла его. Тоже сделал и Чичагов, и долго потом тряс ему руку. Константин, радостно улыбаясь во весь рот, обнажив крепкие крупные зубы, с интересом наблюдал сию картину.

Записки императрицы:

Я была бы виновата перед потомством естьли б дала усилиться польским бунтовщикам: разврат французский разлился бы по лицу России и наводнил бы весь север.

Генерал-поручик маркиз де Ламбер отправлен в Пруссию с сериозной миссией: воздействовать на герцога Брауншвейгского, дабы тот повлиял на прусского короля и убедил его не подписывать мир с Францией.

Наш тайный советник, граф Александр Андреевич Безбородко, сей, на вид, малоразвитый человек, тем не менее, является усердным покровителем наук и искусств. Сим летом он купил целую массу нарядов, ценных скульптурных произведений, собранных во время революции графом Головкиным. Среди прочих имеется Амур работы Фальконе, изваянный им для мадам де Помпадур.

У постаревшей княгини Натальи Голицыной выросли черные усы и она стремительно теряет зрение.

* * *

Императрица вошла и села в свое любимое кресло в спальне. Оглядев подруг-фрейлин, она заявила:

— Сегодня я поздравляла нашего обер-шталмейстера Льва Александровича с помолвкой его младшего сына, Дмитрия Львовича, с княжной Марией Антоновной Святополк-Четвертинской. Скоро свадьба!

Подруги-фрейлины разом заохали и заахали.

— Каковая пара будет! Наш обер-егермейстер сам примерно хорош, а уж о ней и говорить нечего! — Одно воспитание чего стоит!

— Вестимо, сия сиротка воспитывалась при дворе, на глазах нашей государыни!

— Да, красивей сей барышни я никого не видела, она даже краше Екатерины Долгоруковой, Марии Нарышкиной и всех других, кои записаны в красавицы, — категорически утверждала Анна Никитична. Жаль токмо: уж слишком просто она оде вается.

Государыня Екатерина изразила свое мнение:

— Чего уж! Вестимо, сия Четвертинская знает, что «на красавице всякая тряпка — шелк». Она прекрасно знает о своей редкой красоте. Таковое впечатление, что она, зная об том, не желая привлекать к себе внимание, по большей части не поднимает глаз и предпочитает ни с кем не разговаривать.

— Что и говорить: чрезмерно молчалива, — согласилась Перекусихина.

— Красота ее настолько ослепительна, что кажется противоестественной. Не единожды я видела молодых кавалеров, стоящих в театре пред ее ложей, кои, разиня рот, дивились ее красоте, — утверждала графиня Нарышкина.

Протасова вторила:

— В нее все влюблены. И даже одноглазый Кутузов. А старик Державин так и куплеты про нее написал, наизусть знаю:

«Всех Аспазия милей
Черными очей огнями,
Грудью пышною своей…
Она чувствует, вздыхает,
Нежная видна душа;
И сама того не знает,
Чем всех боле хороша».

— Да-а-а-а, — задумчиво протянула императрица, — померкнет теперь пред ней красота старшей невестки обер-шталмейстера, Марии Алексеевны, урожденной Сенявиной.

Перекусихина, обращаясь к государыне Екатерине Алексеевне, отметила: