Екатерина Великая. Завершение Золотого века

— Да, — сказал де Линь, — он эмигрировал через три дня после взятия Бастилии и выпустил манифест, в котором объявлял себя защитником короля. За ним в Кобленц последовал весь генералитет и аристократия.

Де Дама, помрачнев, сказал:

— Пусть бы они что-то делали, мы бы тоже пошли бы защищать нашего монарха. А то любовницы, двор, встречи, расставания и ничего более. Знаю, как все обстоит у наших аристократов… Кстати, мне кажется, мы с вами так и не знаем, откуда взялись оные «якобинцы»?

Де Жене, глубокомысленно выдохнув, принялся разъяснять: — Ужели вы не знаете, что после революции во Франции появилось множество различных клубов? Людям надобно было где-то собираться, обсуждать создавшееся положение в стране. Один из них, расположенный на улице Сен-Оноре, недалеко от Тюильри, называется Якобинским клубом, коий посещает знаменитый своими речами адвокат-головорез Максимилиан Робеспьер.

Де Дама понятливо кивнул и уточнил:

— И теперь такие якобинские клубы распространились по всей Франции. Они формируют общественное мнение и влияют на Национальное собрание, не так ли?

— Конечно, еще как влияют!

Друзья переглянулись. Каждый подумал, что тяжко будет бороться с подобным якобинством.

Все приуныли. Принц де Линь, дабы разогнать тоску, хлопнув по столу здоровой рукой, воскликнул:

— А давайте нальем еще по бокалу бургундского и выпьем за Францию, глядишь, не пройдет и года, как все там встанет на свои места. А тут и мы вернемся!

— Твои слова да услышит Всевышний! — отозвался Ланжерон.

Друзья оживленно задвигались, наливая друг другу. Зазвенели бокалы. Дружно выпив, они еще долго обсуждали незавидные последние новости из своей отчизны.

* * *

Однако, страстно влюбленный в Прасковью Потемкину, Светлейший князь не оставлял упражнений делами государственными. Не забывая своих помощников, он просил императрицу о достойных вознаграждениях, просьбы о коих обыкновенно удовлетворялись. Бывая каждый день в покоях императрицы, занимаясь дипломатическими вопросами вместе с нею, он паче всего упражнялся делами политическими. В начале апреля он представил императрице план обороны западных границ Российской империи. Он полагал, что пруссаки могут вздумать двинутся для возбуждения поляков и, пустив их на Россию, станут делать движения или маневры к Риге. Однако, по его мнению, и сами укрепления Риги, и собранные под ней войска, и наличие широкой реки, на которой, вестимо, в случае надобности, будет действовать хорошо вооруженная флотилия, надежно оберегали границы в рижском направлении. Со стороны залива, город мог охраняться галерной флотилией. Он говорил Екатерине:

— Чтобы заставить Прусского Короля говорить иным голосом, следует в будущую кампанию противу Порты поставить войски — тысяч до ста двадцати… Протчее все обратить на пруссака и сказать ему решительно и с твердостию, что Вы достоинство Вашей Империи будете защищать до последней капли крови.

— Не инако! И баста! — с готовностью ответствовала ему государыня.

Стоя у карты, раскинутой на весь широкий стол, водя по ней указкой, Первый министр декларировал:

— В Белоруссии, у Могилева и на Украине, под Киевом, собирем два корпуса, кои будут иметь связь с Двинской армией и с главной армией, выдвинутой к польской границе от Бендер. Все эти войски должны будут перейти в наступление в случае польско-прусского нападения. Противу турок будем действовать по обстоятельствам, а Таврическому и Кавказскому корпусам прикажу наступать на Анапу.

Князь остановился, взглянул на Екатерину, слушающую его с полуоткрытым ртом и, улыбнувшись, продолжил:

— Контр-адмиралу Ушакову с его Севастопольским флотом, я прикажу искать турецкого флота и сражаться, силясь наводить страх при устье Босфора, становясь всегда так, чтобы ничто ходить не могло от устьев Дунайских к Царь Граду, ни от сего к ним.

Оторвав глаза от карты, императрица испросила:

— Что же относительно аглинского флота, князь?

Григорий Потемкин, хмуря брови, тоже оторвавшись от карты, ответствовал:

— Здесь, государыня-матушка, главной задачей почитаю надежную договоренность с лукавым королем Густавом.

Князь медленно прошелся по комнате и паки остановился у стола с картой:

— Такая договоренность, — завершил он свою мысль, — долженствует лишить аглинчан возможности пользоваться шведскими портами, а стало быть, и не пройти в Финский залив, дабы достать пушками Санкт-Петербург. Посему, я настаиваю, милостивая государыня, написать письмо оному толстому Гу касательно подобного соглашения.

Екатерина, вспыхнув, хотела что-то сказать, но князь, положил ей на плечо руку. Екатерина присела на стул у стола.

— Не надобно, так резко воспринимать мое предложение, матушка. Я мыслю, в нем есть рациональное зерно, кормилица наша.

Екатерина, помолчав, резко встала:

— Я подумаю, князь. Но будьте уверены: навряд ли я стану писать ему какие-либо письмы.

С оными словами, не прощаясь, она вышла из кабинета, оставив своего министра одного. Потемкин усмехнулся, полагая, даже заведомо зная, что со временем сумеет переубедить ее упрямство.