Екатеринбург – Владивосток. Свидетельства очевидца революции и гражданской войны. 1917-1922

Что за злоба дышала в этом человеке? Неужели он в самом деле верил, что коммунизм даст ему земной рай? Возможность воцарения коммунизма надолго казалась мне сомнительной. Ничего, кроме горя, он народу не принесет. Пройдет лихолетье, успокоится бунт народный, и вновь придется перестраивать Россию на капиталистический лад. А с другой стороны, что-то шептало мне: «Силен и страшен капитал, но если к силе его прибавить еще и силу штыка, то борьба с ним станет немыслима, и сбить его голыми руками народу будет невозможно». Зато, утешал я себя, штыки солдат могут обернуться против угнетателей… Но для этого нужно долгое время, а пока что надо крепко подумать, как спасти себя и семью от этой злобы народной. Ведь в России нет теперь и клочка земли, где можно приклонить свою голову. Настанет время, когда уйдут интервенты и Владивосток займут красные войска. Что тогда делать, куда деваться? Бежать за границу? На какие же средства мы будем жить? С другой стороны, плохо верится, чтобы японцы покинули Приморье. Их острова переполнены до чрезвычайности, им нужна новая территория, и они не только не уйдут, но захватят большую часть российской земли. Говорят, работать с ними невозможно…

Вероятнее всего, думал я, придется купить здесь землицу и, опростившись, начать жить от трудов рук своих. И с этими мыслями я вернулся домой.

Сон Наташи

На другой день, в воскресенье, я встал, по обыкновению, рано, поставил самовар, сварил кофе и прошел в комнату жены и Наташи, откуда слышались голоса.

– В чем дело? – спросил я плачущую дочурку.

– Ох, папочка, какой ужасный сон я видела. Что-то должно случиться…

– Да полно, девочка: нельзя же, в самом деле, верить в сны.

– Нет, папа, я так ясно видела этот ужасный сон. Чувствую, что он сбудется.

– Ну, расскажи мне сон, – сказал я, присаживаясь на кровать.

– Папочка, я видела явственно, как с гор спускается страшная толпа народа с красными бантами и знаменами. Толпа несла большой гроб, и когда гроб поравнялся с нашим домом, то в покойнике я узнала Колчака. Вдруг он сел в гробу и указал мне рукой назад, к Первой Речке, и я проснулась.

– Наташенька, – говорил я, – есть примета, что праздничный сон до обеда недействителен.

Но дочь не унималась и плакала.

Я вышел из комнаты и в раздумье направился к двери, ведущей на балкон.

На улице происходило что-то странное. Китайские кули, шедшие и ехавшие по направлению к Первой Речке, вдруг стали останавливать подводы, а затем, повернув лошадей в обратную сторону, вскачь помчались под горку к Светланке. Пешеходы тоже побежали назад. Улица опустела. Мелкие китайские лавочники стали закрывать двери и окна ставнями. Я недоумевал. Однако вскоре из-под горы от Первой Речки показалась толпа с красными флагами и бантами. Толпа росла, и послышалось пение «Интернационала». Среди толпы шли и вооруженные винтовками люди в обтрепанных шинелях и тоже с красными бантами. Как потом я узнал, это были партизаны Шевченко.

Я бросился к спящим в коридоре юнкерам. Юноши с ужасом глядели на многотысячную толпу. В русло этой толпы вливалась и другая. Шествие было внушительное. Сердце заныло от дурных предчувствий.

– Наташенька, сон в руку! – крикнул я в комнату дам.

Зачем, думалось мне, Толюша остался с нами, зачем он не уехал с гардами?

После переворота

Когда собралась вся семья, началось совещание, что же нам делать.

Бежать некуда. Защиты из-за отъезда гардов никакой.

– Одно нужно сделать, – сказал я юнкерам, – сейчас же спрятать оружие и переодеться в штатское платье.

– Но где его взять?

– У Толюши платье есть, вам же я дам свое.

Но мое платье было им непомерно велико.

– В таком случае сейчас же срежьте погоны.

Но молодежь заупрямилась.

– Погоны мы не снимем, – заявили они, – а оружие спрячем на чердаке, дабы его можно было достать в критическую минуту.

– Нет уж, прячьте его так, чтобы не смогли разыскать. О сопротивлении не может быть и речи. Нельзя втроем сопротивляться тысячам.

С этим гарды согласились, но погоны не сняли.

Весь день моя семья сидела дома и никуда не выходила, за исключением меня, отправившегося на рекогносцировку. Я дошел до переполненной народом Светланки. Куда девались нарядные платья дам? Все как-то в один день обнищали и обносились, но зато всюду бросались в глаза красные банты. Людей без банта я не насчитал и одного десятка. Даже на двух маленьких кадетиках в шинелях без погон виднелось по красненькому бантику.

Вероятно, рука заботливой мамаши, думал я, срезала погончики и украсила грудь мальчиков красными ленточками.

По Светланке носились грузовики, переполненные солдатней и бабами. Слышался писк и визг. Это катание на грузовиках стало характерным явлением, как только власть переходила к коммунистам.