Екатеринбург – Владивосток. Свидетельства очевидца революции и гражданской войны. 1917-1922

Я запротестовал, говоря, что не могу быть ответственен за эту печать, ибо дверь не заперта и ее легко открыть с другой стороны.

«Товарищ» заявил, что я отвечу, если печать будет сломана. Я тотчас настрочил на машинке заявление и сдал его следователю под расписку.

Когда я вошел с этим заявлением в комнату Союза, Сызранский стоял уже в шубе и шапке. Я поздоровался и спросил сочувственным тоном, как дела.

– Да уж хуже и придумать нельзя… Видите, везут на расстрел.

– Как вы смеете говорить такие вещи? – воскликнул «товарищ». – Мы вам припомним эти слова.

Сызранский, подталкиваемый двумя стражниками, начал спускаться с лестницы.

Я же, вернувшись к себе, долго не мог заснуть, оценивая шансы возможного ареста.

«Если Сызранского, земского деятеля, арестовали, то, как только узнают, что я чиновник четвертого класса Омского правительства, дойдет очередь и до меня», – вновь тревожно застучало мое сердце.

Через несколько дней Толюша, гуляя по Светланке, встретил знакомого еще по Екатеринбургу офицера, Льва Львовича Николаевского, и затащил его к нам. Мы были обрадованы увидеть старого знакомого. Оказалось, что из Екатеринбурга его отправили на французский фронт, где он принимал участие в боях против немцев. После того, как наши войска взбунтовались, Николаевский перешел на службу во французскую армию. Пройдя обучение в авиационной школе, стал авиатором в Африке. Там Николаевский успешно служил, а уже оттуда совершил кругосветное путешествие с намерением поступить в армию адмирала Колчака. В Японии он узнал не только о падении Омского правительства, но и о бегстве Розанова. Тем не менее в компании с Русьеном и Щербаковым Лев Львович отправился во Владивосток.

Командующий войсками Краковецкий причислил их к Штабу войск.

Молодые люди часто приходили к нам по вечерам и разделяли наш скромный ужин.

В их рассказах было много интересного, и время пролетало быстро. Щербаков недурно пел и иногда приносил свои стихи.

Проблема золота

Вскоре во Владивосток приехал Шевари, привезший в чешском эшелоне оставленные нами в Иркутске вещи. При этом наш граммофон с большим количеством пластинок пришлось подарить чехам за провоз вещей. Самое же главное – получить золото из Иркутского отделения нашего банка Шевари не удалось. По его словам, золото сдали в Государственный банк, где его и конфисковали. Так погибла надежда получить принадлежащее мне состояние, равное двенадцати тысячам рублей. О, как упрекал я себя в легкомыслии! Почему я испугался Унгерна и Семенова? Ведь эшелон Артиллерийского училища не осматривали.

Правда, уезжал я из Иркутска в полной уверенности, что через два-три месяца вернусь, а потому предпочел золото с собой не везти и лишний раз не рисковать.

Однако, вскоре я встретился с приехавшим из Омска Сергеем Семеновичем Постниковым, бывшим уполномоченным Омского правительства по управлению Уралом. Вид его был чрезвычайно удрученный. Я зашел к нему в номер, и он рассказал мне удивительную историю, происшедшую с ним у барона Унгерна.

Он ехал с женой и вез с собой пуда два золота и меха. Проводник вагона донес офицерам Унгерна о провозимом золоте. Надо сказать, что вывоз золота был запрещен во время войны еще Императорским правительством, за этим следили таможенные чиновники. Покупка и продажа, как золотой монеты, так и слитков золота не запрещалась. Равным образом не было запрета на вывоз за границу кредитных денег. Поэтому таможенные чиновники в бумажники не заглядывали.

На востоке дело осложнялось тем, что Китайско-Восточная железная дорога прорезала китайские владения. Если бы кто-нибудь вез золото по дороге, идущей через Благовещенск, то он имел право довезти таковое до Владивостока. Это право пресекалось на пограничной станции «Маньчжурия».

Так вот, не доезжая до этой станции двух перегонов, на станции «Даурия», царил отряд барона Унгерна. Он останавливал поезда, обыскивал, отбирая не только золото, но и кредитные билеты всех образцов, если те везлись в большом количестве.

Носились слухи, что реквизиция ценностей иногда была связана с исчезновением самих владельцев.

Коммунисты же издали закон о монопольном владении казной и принимали золото с уплатой владельцу тридцати-тридцати двух рублей за золотник. Омское правительство не ввело никаких поправок в императорский закон, за исключением расценки на золото, сдаваемое добровольно владельцем в казну по цене пятьдесят рублей за золотник. Вольная же цена золота в дни моего приезда в Иркутск стояла по четыреста рублей за золотник, почему никто его в казну не сдавал. Все это только усугубляло положение: Омское правительство доживало последние дни. Следом за ним воцарялся коммунизм. Владельцу золота предстояло решить вопрос: остаться ли под властью коммунистов и сдать им золото или же бежать в Китай. Бежать, оставив золото, было равносильно приговору к нищенству.