Эхо

Она присела вплотную к окну, едва не влипнув лбом в стекло. Он подумал, что она хочет полюбоваться пейзажем, но на самом деле она не хотела оставлять для него хоть сколько-нибудь пространства напротив себя. Он встал сзади и опустил руки ей на плечи, она же, словно линяющий зверек, дернулась, пытаясь их с себя сбросить, как сбрасывают отвалившийся клок шерсти. Он послушно отстранился и, пододвинув стул, устроился рядом. Она смотрела за окно – на воду, цветы и деревья; в конце концов взгляд ее упал на сиявшие на реке блики заходящего солнца. Он же все это время рассматривал ее руку на подлокотнике. Эта рука была лилейно-белой, с тонкими пальцами. Ее кожа пусть и утратила былую нежность, зато небольшая возрастная полнота придавала ей благородство – при одном взгляде на нее становилось понятно, что такая рука не знала, что такое домашние дела; напитанная жизненными соками, она напоминала пятипалое корневище дунбэйского женьшеня.

Внезапно ему захотелось схватить ее, это желание было сродни тому, что обуяло Жюльена Сореля, когда тот хотел схватить за руку госпожу де Реналь. Однако едва он вспомнил роман французского писателя Стендаля «Красное и черное», это желание в нем тут же угасло. А что, если это не было его личным желанием? А что, если он просто решил взять пример с персонажа книги? Впрочем, о чем это он? Ведь Жюльен хотел схватить за руку чужую жену, а в данном случае рука принадлежала его собственной супруге. «А ты уверен, что тебе действительно этого хотелось?» Прожив в браке больше десяти лет, он понимал, что любое прикосновение дарило ему ощущений не больше, чем от прикосновения к манекену. Пока он думал обо всех этих вещах, у него вдруг пропала всякая охота обнять жену.

Когда у человека исчезают какие-либо намерения, он расслабляется, а когда он расслабляется, то подворачивается и случай. Отодвинувшись назад на стуле, она решила встать и, пока распрямлялась, намеренно задела его бедром. Если бы она задела его один раз, то его пропавшее желание вряд бы вернулось, но она повторила это трижды, делая намек совершенно очевидным. И тогда он тоже встал и сгреб ее в свои объятия.

Она не ожидала, что ей станет неприятно, она вдруг почувствовала себя оскорбленной, ей показалось, что в ее личное пространство вторгся какой-то незнакомец, поэтому она тут же попыталась вырваться на свободу. Но чем больше она сопротивлялась, тем сильнее он сжимал ее в своих объятиях, а чем сильнее он ее сжимал, тем яростнее она сопротивлялась, чем яростнее она сопротивлялась, тем больше ему хотелось ее покорить. И вот когда он уже чуть было не прильнул к ее губам, она изо всех сил оттолкнула его и сказала: «Давай разведемся». Он настолько растерялся, что тут же ослабил хватку, его руки опали – так из лопнувшего скоросшивателя разлетаются листы.

Он поспешил присесть, словно перемена позы могла быстрее избавить его от конфуза. Она расправила смятую им блузку и, усевшись по другую сторону чайного столика, произнесла:

– Извини, я слишком разборчива в своих чувствах, терпеть не могу, когда меня домогаются посторонние.

Не проронив ни звука, он заварил чай, наполнил чашку и подвинул в ее сторону. Она взяла чашку, сделала глоток и спросила:

– Почему вот уже десять с лишним лет ты пьешь один и тот же чай и при этом не можешь любить только одну женщину?

Он по-прежнему молчал, продолжая заваривать чай. Он знал: стоит ему произнести хотя бы слово, и между ними возникнет стычка, которая может перерасти в ожесточенную словесную баталию, и тогда их ужин будет окончательно испорчен. Ее поведение он мог трактовать следующим образом: 1) поскольку она привыкла допрашивать подозреваемых, ей нравилось захватывать инициативу в свои руки и блефовать; 2) она была остра на язык, но при этом имела мягкое сердце, а потому говорила отнюдь не то, что думала; 3) сейчас на ней огромная нагрузка, но когда она раскроет преступление, ей станет легче и она постепенно образумится.

Такой характер она получила не от рождения, он сформировался под воздействием времени и жизненного опыта. Когда она познакомилась с Му Дафу, ей было двадцать девять, и, хотя уже тогда ей давали расследовать какие-то дела, они не были важными. К тому же ее привлекали только в качестве помощницы, из-за чего весь груз ответственности ложился не на нее, а на руководителя. Лишенное тревог, ее сердце было открыто каждому лучику света, а потому казалось, что вся она будто светится изнутри. Ему достаточно было просто пойти на кухню и что-то для нее приготовить, она же в ответ могла минут десять заливаться смехом и, словно кулинарный критик, расхваливать его стряпню на все лады. Если даже готовил он не ахти как, она все равно превозносила его как самого первоклассного повара, ровно так же, как сам он писал рецензии на произведения разных писателей. Однако сейчас, приготовь он хоть сто вкусных блюд подряд, никакой похвалы от нее бы не дождался. Она привыкла, привыкла к его привычкам, поэтому теперь все, что он делал, воспринимала как должное.