Эхо фронтовых радиограмм(Воспоминания защитника Ленинграда)

У нее было около двух часов свободного времени, и мы решили погулять в темнеющем неподалеку хвойном лесу. Уже который день не по-весеннему жарко пекло солнце, и лес задыхался от распаренной хвои. Хвоя была всюду: вверху зеленая, чистая, густая; и под ногами — подошвы скользили по мягкому многолетнему навалу сопревших и ныне подсушенных иголок. На стволах сосен запеклись выжатые солнцем прозрачные капли смолы. Валя отодрала от коры липкую сосульку и посасывала ее с удовольствием, как в детстве леденец. Ее примеру последовал и я. Было покойно и мирно. Слышались приглушенные голоса бойцов, звякающих инструментом возле разобранных гусениц танков, далеко на западе мерно ухали то ли выстрелы тяжелых орудий, то ли разрывы снарядов. Даже не верилось, что в десятке километров идут кровопролитные бои с прижатыми к морю частями курляндской группировки.

Я не заметил, как Валина рука оказалась в моей руке, как мы присели у толстого, выпирающего из земли корня старой сосны и Валя, как нечто само собой разумеющееся, положила на мое плечо свою легкую головку. Короткие волосы нежно коснулись моей щеки, и я замер, боясь спугнуть сладкое остановившееся мгновение.

Уже на следующий день группу радистов бросили в прифронтовую полосу, где немцы предприняли очередную попытку вырваться из курляндского котла. Работать пришлось и под обстрелом, и под бомбежкой, и даже хвататься за карабин, когда в расположение штаба просочилась группа немецких лазутчиков. Бои затихли так же неожиданно, как и начались.

— Пасха приближается, — не то в шутку, не то всерьез сказал капитан Горбачев, — Будут сидеть смирно, по праздникам они не любят воевать.

Еще он сказал, что высшее начальство очень довольно работой радистов, и что всех приказано представить к наградам. Воспользовавшись добрым расположением духа и хорошим настроением ротного, я попросил разрешения обратиться по личному вопросу.

— Что у тебя, Головко?

— В гости меня приглашали на пункт связи. Может, разрешите?

— Новенькая телефонистка?

— Так точно.

— Что ж… Разрешаю! В воскресенье, на Пасху, в понедельник к вечеру быть в роте!

Ночь накануне я почти не спал, волновался, все представлял, как встретит Валя. На рассвете еще раз начистил сапоги и предстал перед ротным.

— Пасха, пьяные эстонцы, мало ли чего может случиться. Зря вы его отпускаете, — заметил заместитель Горбачева.

— Пусть сбегает. Я обещал. Но в понедельник, как штык! Понял?

Что же тут было непонятного? В распоряжении 36 часов. Значит, 50 километров пути — не привыкать. Вышел на околицу, еще сморенную сном, и бодро зашагал по гравейке. Восток уже рассветлился и обещал добрый день: по-весеннему теплый и безветренный. То и дело оглядывался, надеясь увидеть попутную машину или хотя бы конную упряжку, но дорога была пустынной, а пройденные километры значительно короче всамделишных. Привыкший, как все связисты ходить много и быстро, я подсознательно верил, что у любой дороги есть конец, что на любой дороге, тем более такой крепкой и почти не разбитой разрывами и транспортом, обязательно появится попутка. Эта уверенность усиливала хорошее настроение от предстоящей встречи с Валей. Когда мы прощались в прошлый раз, она совершенно неожиданно обхватила меня рукой за шею, вытянулась на цыпочках и поцеловала. Горячо. В губы. Я прямо ошалел от такого пассажа, а когда опомнился, Валя уже махала рукой с подножки тронувшегося студебеккера.

Размашистыми шагами я упорно отмерял километр за километром, благо эстонская дорога была утыкана километровыми бетонными столбиками. Глядя на часы, старался за час отшагать пять километров, дабы за десять часов добраться до назначенного места.

Уже пройдено больше половины, сухого пайка нет и живот подтянуло, сильно хотелось поесть.

Воспоминание о пище отозвалось в желудке сосущим и требовательным сигналом. Отмахал не менее тридцати километров, а дорога как была пустынно-вымершей, такой и осталась. Хутора, мимо которых проходил, тоже не подавали признаков жизни. Лишь в одном дворе заметил пожилую женщину, кормившую с крыльца двух огненно рыжих петушков. Увидев солдата, старая эстонка насторожилась. Но я как можно дружелюбное улыбнулся ей, поздоровался с поклоном и спросил, не угостит ли хозяйка в честь праздника Пасхи кружкой молока. Женщина по-русски говорить не умела, но поняла меня и пригласила в дом. Достала из печи пирог и досадливо покачала головой — еще не испекся.

— В животе допечется! — продолжая улыбаться, сказал я.

Хозяйка пожала плечами, дескать, мне не жалко, но чтобы потом не было претензий. И молока налила в большую глиняную кружку. Во время трапезы я услышал гул автомобильного мотора и мгновенно выскочил из дома, убежденный, что пропустил свою единственную удачу с попуткой. Но старая полуторка шла в противоположную сторону, в Пярну, и на душе стало спокойно. Подарив эстонке валившуюся в кармане коробку спичек, я поблагодарил за угощение и пошагал дальше. Короткий отдых лишь четче проявил накопившуюся усталость, но мысль, что осталось уже меньше, чем пройдено, придавала силы.