Эхо катастрофы (СИ)

Кучики уже не валялся, бессильно распластавшись на постели, как раньше, он лежал, сцепив руки на животе, и немедленно обернулся, едва отрылась створка двери. Рукия даже охнула, увидев его ввалившиеся щеки, темные тени под глазами, прорезавшиеся у переносицы морщины. Хаями же одобрительно кивнул: в глазах Бьякуи больше не было того черного отчаяния, которое Наото видел еще вчера. Он не намеревался показывать лейтенантам никаких признаков слабости. Интересно, подумал Хаями, что он делает, когда остается один? Как справляется со своей утратой, ведь для него эта служба была смыслом существования? Нет, напрасно Унохана заботилась о его покое. Ему нельзя сейчас оставаться одному.

Хаями снова присел на стул, а Рукия деликатно устроилась на краешке кровати в ногах больного. Бьякуя буркнул что-то невразумительное на вопрос о самочувствии, а потом поинтересовался, что творится снаружи. Рукия немедленно принялась рассказывать. О том, что в Мире живых так до сих пор ничего и не удается найти. Что там по-прежнему усиленное патрулирование, но ходят слухи, что все могут отменить, потому что ничего не происходит. И что разведка там тоже все обшарила, но не нашли даже того пятого, пропавшего, синигами. И об очередной и ожидаемой кадровой перестановке: главнокомандующий перевел к себе в первый отряд своего лейтенанта. И что ей уже доводилось пару раз сталкиваться с Нишигаки: тот ходит с каменным лицом и делает вид, что у него все в порядке. Но все знают, что не в порядке, потому что скоро отчетный период, и всем ужасно любопытно, как он станет выкручиваться.

Бьякуя никогда не думал, что будет однажды благодарен Нишигаки. Болтовня сестры о похождениях этого неудачника отвлекла его от мыслей о собственном будущем. Он даже задал пару вопросов, чтоб подольше задержаться на этой теме. Хаями, видя его интерес, тоже не упустил случая позлословить о бывшем враге, а теперь коллеге.

Ренджи, напряженно сопя, топтался за спинами своих спутников. Он понятия не имел, что ему такого сказать капитану. Он всю дорогу сочинял свою речь, но не придумал ни единой реплики. Как он мог бы привести кого-то в чувство? Ну, по морде съездить, ну, напоить. Но так, чтобы найти нужные слова…

Оставалось надеяться, что про него забудут. Однако не вышло. Тема Нишигаки исчерпала себя, разговор начал прерываться неловкими паузами, и Хаями вспомнил про Абарая.

– Эй, Ренджи, ты чего там мнешься? Тебе что, нечего сказать своему капитану?

Абарай смутился, напряженно нахмурился, а потом вдруг отчаянно взвыл:

– Тайчо! Сколько вы тут еще валяться собрались? У нас годовой отчет на носу! Я же один не справлюсь!

Хаями уставился на него ошеломленно, а Рукия укоризненно проворчала:

– Ренджи, какой же ты эгоист!

Абарай виновато насупился и умолк.

Что ж, это было именно то, что нужно было услышать Бьякуе. Если бы он заметил… Нет, Абарай, конечно, не стал бы злорадствовать. Этот простодушный и честный парень всегда умел быть благодарным. Он не стал бы в открытую радоваться тому положению, в которое угодил его капитан. Но если бы Бьякуя только заметил хотя бы тень облегчения от этого… Извечный соперник устранен, свободный капитанский пост сам идет в руки, и никто не сможет винить Ренджи в стремлении его занять. Он сделал все, что мог, выполнил свой долг до конца и, конечно, не виноват в том, что произошло с его капитаном. Если бы Бьякуя уловил подобное настроение в словах лейтенанта, он не стал бы бороться. В конце концов, парень честно заслужил свою награду, и уж лучше отдать свой пост ему, чем кому-то чужому. Но в голосе Абарая сквозило вполне искреннее отчаяние.

Бьякуя поднял глаза на лейтенанта, его взгляд стал одним из привычных, прежних, – устало-снисходительным: «сколько же с тобой возни, Ренджи!»

– Постараюсь успеть, – сказал Бьякуя.

***

После этого Кучики быстро пошел на поправку. То есть, не так быстро, как обычно, все же он практически побывал одной ногой в могиле. Но его упрямство в сочетании с упорством Уноханы медленно, но верно делало свое дело. Через две недели его, ужасно слабого, исхудавшего, все же выпустили из госпиталя на волю.

Бьякуя с трудом передвигал ноги. Неведомая болезнь едва его не угробила. Даже просто при попытке идти быстрее начинала кружиться от слабости голова. Форма болталась, как на вешалке. Но самое страшное – отсутствие привычной тяжести за поясом. Рука Бьякуи время от времени непроизвольно дергалась, пытаясь поправить занпакто, и тут же обреченно опускалась.

Никуда не заходя, Бьякуя бросился как в омут головой: отправился в штаб первого отряда. Он был намерен услышать свой приговор сразу, не откладывая. Он больше не мог позволить себе той позорной слабости, которую проявил на больничной койке. Да и ту он теперь не мог понять, и единственное объяснение этого видел в том, что долгое время находился в полубессознательном состоянии. Когда не только тело, но и разум и воля отказываются служить…