Эхо между нами

Мое сердце пропускает несколько неприятных ударов.

Входная дверь открывается, и я морщусь, ощущая резкую боль в черепе. Заставляю себя подняться на ноги и замечаю Сойера, который идет через фойе, размахивает шалфеем, и бормочет слова. Затем он поворачивает вверх по лестнице. И мир накреняется.

– Нет, – шепчу я, чувствуя, как мое сердце колотится в ушах. – Мама.

Я мчусь к нему, но чувствую, что движусь так медленно, как будто застреваю в мокром песке, и меня захлестывают волны. Капельки пота стекают по лбу, по груди, и мое дыхание становится затрудненным.

– Сойер! – я хотела бы закричать, но выходит чуть громче шепота, и я хватаюсь за перила, когда он начинает размахивать горящим шалфеем у моей двери. – Сойер, остановись!

Громкий хлопок раздается посередине лестницы. Достаточно громкий, чтобы я подпрыгнула. Достаточно громкий, чтобы Сойер развернулся, едва не потеряв равновесие.

Отблеск белого ослепляет меня, и я моргаю, чтобы увидеть маму, сидящую в том месте, где послышался хлопок. Она наклоняет голову и смотрит то на меня, то на Сойера. Во рту пересыхает, когда меня охватывает смесь паники и надежды. Увидит ли он ее?

Сойер пристально смотрит в том направлении, но его глаза двигаются, пытаясь что-то найти, и я падаю духом. Я бы отдала все на свете, если бы кто-нибудь еще мог ее увидеть, потому что тогда я точно знала бы, что не умираю.

– Шалфей причиняет мне боль, – мама морщится от боли. Она мерцает передо мной, и мое сердце разрывается надвое.

– Потуши шалфей, – говорю я.

– Почему? – спрашивает Сойер.

– Погаси его! – кричу я. – Потуши! Потуши его сейчас же!

Сойер возится с раковиной в руке, но делает то, о чем я прошу.

Мама продолжает мерцать, и кровь отливает от моего лица.

– Если ты не скажешь своему отцу… – Мама держится за голову, как тогда, когда она болела из-за рака. Тогда это была вина судьбы, что она терпела боль, но теперь ее боль – моя вина. – Ты скажешь Сойеру? Что твоя опухоль растет?

Я качаю головой, и Сойер напрягается. Должно быть, он уловил это движение:

– Ты в порядке?

– Я воспитывала тебя лучше, Ви, – говорит мама. – Ты не должна играть с человеческими сердцами. Лео знал правду и сделал свой выбор.

– Он знает, – шепчу я, и мои ладони становятся холодными и липкими, поскольку Сойер слышит меня, независимо от того, насколько тихо я произнесу это. Брови Сойера сходятся на переносице.

– Вероника, что происходит?

– Он знает, что у тебя маленькая опухоль, которая вызывает мигрень, – настаивает мама. В ее голосе слышится гнев. Гнев, которого я не понимаю. – Ты не честна с ним, Ви, скажи ему правду или оставь его сейчас же.

Взгляд Сойера мечется между мной и мамой, но он ее не видит. Он видит только, что я смотрю на нее и не могу заставить себя отвести взгляд.

– Вероника, – Сойер медленно спускается по лестнице. Один шаг за другим, как будто он боится спугнуть меня. – Ты в порядке?

Мне становится душно, в крови вспыхивает жар, а по спине катится пот. Я поджариваюсь заживо, и мои колени становятся слабыми, голова кружится.

– Скажи ему, Ви! – мама кричит, и весь мир сужается, а мое зрение становится тусклым.

– Он бросит меня, если я это сделаю, – бормочу я, но слова кажутся мне неправильными. Как будто мой язык слишком толстый, а губы слишком большие. Сойер подходит к маме, и дым от шалфея все еще поднимается в воздух. Я вскидываю руку и кричу:

– Мама!

Дым попадает на нее, и она мерцает, протягивая ко мне руку. Спотыкаясь, я поднимаюсь по лестнице, пытаюсь схватить ее, оттащить, но, когда моя рука уже почти соприкасается с ее рукой, она исчезает, и рыдание разрывает мое тело.

– Нет! Мама!

Мгновение останавливается. Мир под моими ногами опускается на дно, и меня затягивает в черноту. Мои руки бьются, ищут, за что ухватиться, и я шлепаю по чему-то твердому.

– Вероника! – кричит Сойер, и я хватаюсь за него, не только за тело, но и за голос. Я просто тону. Но, так или иначе, как тогда в реке, если я буду цепляться за него, то смогу плыть. – Вероника, поговори со мной.

– Мама, – шепчу я и чувствую, что меня несут, – мы причинили боль маме.

– Я держу тебя, – говорит он. – Все в порядке, я с тобой, я здесь.

Делаю глубокий вдох, как будто выныриваю на поверхность воды, а когда открываю глаза, то снова могу видеть. Вся мокрая от пота, я лежу на холодных простынях на матрасе на полу. Это кровать Сойера. Его комната.

Он нависает надо мной, приглаживая мои волосы, как будто я сломанная кукла. Его лицо такое бледное, что, я боюсь, в нем совсем не осталось крови.

– Вероника? – он снова зовет меня, и страх в его голосе разрывает мне сердце.

Мне приходится дважды прочистить горло, прежде чем суметь заговорить, и даже когда я это делаю, вырывается только шепот.

– Я в порядке.

– Ты не в порядке. Ты отключилась на моих глазах, говорила всякую странную чушь – слова, которые даже не сочетались друг с другом, – а потом рухнула на пол. Ничего не в порядке.