Эхо между нами

Все мое тело дрожит, и я осторожно отстраняю Люси, чтобы посмотреть ей в глаза.

– Ты сказала, что Вероника разговаривает со своей мамой?

Она содрогается от рыданий.

– Я же обещала, что никому не скажу! Обещала, что никому не скажу!

Я снова притягиваю ее к себе, глажу по спине, успокаиваю, говорю, что все в порядке, но делаю это машинально. Ее мама. Неужели Вероника действительно думает, что видит свою маму?

– Нам не следовало этого делать, – Люси всхлипывает, – потому что это чудовище – мое чудовище. Это не монстр Ви. Я хотела избавиться от чудовища, но не думаю, что оно уйдет, потому что оно преследовало нас. Я должна была сказать ей, что чудовище следует за мной.

Еще одна плохая… очень плохая новость.

– Что значит чудовище последовало за тобой?

– Оно было в нашем старом доме. Чудовище было и там. Оно появилось прямо перед тем, как мы переехали. Оно последовало за нами.

– Сойер? – окликает Сильвия с порога. – Ваша парадная дверь была открыта, и я вошла. Все в порядке?

Воскресенье, 6 октября

Я сегодня очень зла, дневник, потому что прослушала лекцию о моей молодой жизни от моего уважаемого друга Морриса. Джимини, я была очень удивлена. Конечно, я это заслужила, но ведь мы не всегда хотим слышать правду.

Он заставил меня почувствовать себя такой же большой, как точка. Послушай, дневник, я не думаю, что ему есть дело до меня. Но, черт возьми, я не собираюсь волноваться. Если он не волнуется обо мне, почему я должна? Но я не понимаю, почему он продолжает приезжать, если не любит меня. Температура 37,4. Меня лечили.

Как будто я иду во сне. Нет, это не сон. Ночной кошмар. Дом. Это кажется неправильным. Как будто стены не из гипсокартона и опорных балок, а из плоти и крови. Что я каким-то образом нахожусь не в здании, а в теле, которое вдыхает, выдыхает и поглощает. Я чувствую себя поглощенным и переваренным, и я был бы более счастлив отправить свою сестру за дверь и молиться, чтобы она оставалась снаружи.

Призраки.

Монстры.

Вероника, упавшая от боли.

Мои легкие сжимаются, когда я поднимаюсь по лестнице. Дверь в ту часть дома, где живет Вероника, приоткрыта. Ее отца нет дома. Она сказала, что он рано утром повез груз в Индиану. Даже если я ему позвоню, он ничего не сможет сделать, кроме как вернуться домой. Даже если бы он был здесь, что бы он сделал?

Я подумываю о том, чтобы войти, но не делаю этого. Что говорила Вероника о стуке в дверь? Что-то о том, что всегда нужно беспокоиться о том, кого впускать в дом: это может быть смерть.

Мой мозг начинает меня раздражать. Это она обычно настаивает на том, чтобы ее пригласили войти, не я. Запрокидываю голову от болезенного осознания. Она считает смертью себя.

Я стучу в дверь. Звук тихий, но он эхом разносится по пустому фойе. Кравиц приоткрывает дверь на несколько сантиметров и выглядывает в это небольшое пространство. Разноцветный ирокез и каменно-холодные глаза за толстыми очками в черной оправе. Телосложение бойца со скучающей осанкой.

– Зачем ты пришел?

– Я хочу увидеть Веронику.

– Сейчас она спит.

Хорошо.

– Я все еще хочу ее увидеть.

– Ей это не нужно.

Наверное, он прав.

– Я должен ее увидеть.

Что мне сказать ему, чтобы он понял, что я не хочу причинять ей никакого вреда? Что же мне сказать, если я вообще ни черта не понимаю в том, что происходит с Вероникой?

– Насколько плохи дела с ее опухолью?

Его поза меняется, как будто он берет на себя часть бремени и боли, отягощающих меня.

– Я забочусь о ней, – продолжаю я тихо, – но то, что я увидел сегодня, напугало меня до чертиков, и мне нужно знать, что происходит.

Он отводит взгляд, а затем наклоняет голову, как будто расстроен.

– Если ты беспокоишься о своем проекте, то с ней все будет в порядке. Просто дай ей несколько дней, и она вернется к работе.

– Мне плевать на этот проект. Я забочусь о ней. И я либо узнаю это от тебя, либо спрошу ее отца.

– Он сейчас в пути.

– У него есть телефон, и у меня есть его номер.

Назарет открывает дверь, и я вхожу. Комната ярко освещена всеми возможными лампами, но в ней чувствуется напряжение. Как будто она борется с темнотой, которая нападает на окна, и проигрывает.

Кравиц оставляет дверь открытой и оглядывает меня.

– Ви не игрушка.

– Я согласен. И она для меня не игрушка.

Похоже, он мне не верит.

– Она моя лучшая подруга. Нет ничего, чего бы я не сделал ради нее. Это включает в себя и пинок под зад.

Я напрягаюсь, чтобы приготовиться к удару или нанести самому. Мне так плохо, что, может быть, кулак, врезающийся в плоть, и станет тем выбросом адреналина, который мне нужен.