Эхо между нами

Я провожу пальцем по его ладони, и Сойер слегка втягивает воздух, словно я удивила его и ему нравится мое прикосновение. Эта мысль вызывает приятное ощущение, бегущее по моим венам, поэтому я делаю так снова.

– Ты молчишь, – тихо говорю я.

– Я даю тебе время, – отвечает он.

– Для чего?

– Чтобы решить, хочешь ли ты сказать мне, почему ты была расстроена.

– А что если я не хочу рассказывать?

– Ну, тогда ничего страшного, но мне будет грустно, если ты перестанешь касаться моей руки.

Я улыбаюсь, и он тоже, но потом становится серьезным.

– Честно говоря, я… мне тоже нужно тебе кое-что сказать. Что-то личное. И я беру паузу, чтобы набраться храбрости.

– Тебе ничего не нужно мне говорить, – шепчу я.

– Вообще-то есть что. Я не хочу, но должен, и нет никаких сомнений, что это изменит то, как ты смотришь на меня, так что я в порядке, если ты решишь заговорить первой или если тебе нужно больше времени.

Время. Это такая странная концепция. Триста шестьдесят пять дней в году. Двадцать четыре часа в сутки. Шестьдесят минут в час. Шестьдесят секунд и пятнадцать вдохов в минуту.

Сколько у меня еще осталось вдохов? Сколько еще таких моментов будет у меня в жизни?

Сколько еще я буду здоровой и живой, как сейчас? Когда еще я буду снова сидеть на краю этой каменоломни и переживать этот момент? Никогда. Наверное, никогда.

Что мне сказать Сойеру? Что мне было грустно, потому что я когда-то была влюблена в Лео и поняла, что так или иначе безо всякой сознательной мысли разлюбила его?

Что уже больше года, если не больше, знаю, что Лео был влюблен в меня, но он никогда не был достаточно силен, чтобы открыть мне свое сердце после известия о моей опухоли. Я убедила себя в том, что он не замечает моих чувств, потому что это легче, чем видеть правду: что опухоль сделала меня непривлекательной.

Сказать ли Сойеру, что я, наконец, поняла, что мои чувства изменились, потому что теперь у меня появились чувства к нему? Но я не могу ему об этом сказать. Как начать что-то с ним, когда собираюсь умереть?

Сойер знает, что у меня маленькая опухоль, крошечная, которая вызывает головные боли. Лео видел медленную и мучительную смерть моей матери. Сойер никогда не видел моих изнурительных мигреней. Лео издали наблюдал, как я корчусь от боли, а Назарет курил со мной, чтобы помочь справиться с агонией. Лео знает мою судьбу. Сойер – нет. Он заслуживает знать, но хотя бы сегодня вечером я хочу побыть эгоисткой. Я это заслужила. И хотя бы ради этого сердцебиения заслуживаю жить.

Сейчас Сойер смотрит на меня с надеждой, а завтра он может присоединиться к Лео и смотреть на меня как на то, что могло бы быть.

– Я не хочу этого делать, – говорю я.

– Делать что?

– Это. Если ты хочешь это сделать, я имею в виду поговорить о том, почему я расстроилась, о том, почему ты расстроен, мы это сделаем. Но, как только мы это сделаем, по крайней мере, когда я заговорю, между нами уже ничто не будет прежним, а я еще не готова к этому.

Взгляд Сойера скользит по моему лицу, как будто он пытается прочитать мысли, которые я так отчаянно хочу скрыть.

– Я не понимаю.

– Не понимаешь? Потому что я знаю и думаю, что ты все понимаешь. Ты держишь меня за руку, а я держу твою, и мы улизнули посреди ночи, чтобы побыть наедине и поделиться своими самыми сокровенными мыслями. Но мы боимся, что эти глубокие темные тайны все испортят, так зачем же делиться ими? Зачем делиться ими сейчас, ведь, не наткнись тогда твой взгляд на Лео за моим плечом, ты бы поцеловал меня, а я бы поцеловала тебя. Мы можем поговорить в другой раз, Сойер. Что бы ты мне ни сказал, это выяснится потом. Но сегодня мне нужно, чтобы ты просто поцеловал меня.

Сойер

Мое сердце бешено колотится. Я мечтал поцеловать Веронику, но никогда не думал, что это может произойти на самом деле, и я изо всех сил стараюсь сосредоточиться на рациональном мышлении, а не на этой потребности.

– Ты уверена?

– Да, – говорит она, наклоняясь ко мне.

– Но нам действительно нужно поговорить. – Я должен поступить правильно.

– Мы так и сделаем, но не мог бы ты просто оставить нам эту ночь, а об остальном мы побеспокоимся завтра? Если ты не хочешь меня целовать…

Я прерываю Веронику, обхватив ее лицо обеими руками. У нее такая невероятно нежная кожа. Ее рот идеален. Я никогда ничего так не хотел, как прижаться губами к ее губам. Смотрю ей прямо в глаза, и во мне борются сомнения.

Если сначала поцелую ее, а потом поговорю с ней, она пожалеет об этом? Если поговорю с ней, и она передумает, я пожалею, что упустил этот момент. Наклоняюсь вперед, и ее губы оказываются так близко к моим, что я делаю глубокий вдох, и ее сладкий аромат окутывает меня.

– Вероника… – бормочу я, умоляя ее прекратить эту пытку моей нерешительности или дать ей шанс убежать.

– Давай жить сегодняшней ночью, – шепчет она, будто слышит мою внутреннюю борьбу. – Я хочу, чтобы ты поцеловал меня, Сойер. Ты. Это должен быть ты.