Эхо тайги

Длинный сутулый Жура подошел вплотную к костру. Внимательно оглядел товарищей. Одиннадцать взрослых да трое детей. Насупленные лица. Решительно сжатые губы — судьбу решают.

— Стало быть, — промолвил Жура, — дело хужее, чем при царе?

Никто не ответил. Только Егор нарушил тишину.

— Пошто ты так? Приглядна получилась у нас жилуха. Скажи, прямо дом родной, да и только, — говорил Егор, оглядывая поляну и шалаши.

Егору везде дом родной, где его Аграфена, ребятишки товарищи. А если еще тепло и с устатку можно присесть да согреть нутро душистым чаем из листьев смородины… То чего еще человеку желать? Костер есть. Капка с Петюшкой ластятся по бокам. В руке кружка чая, а рядом, вокруг костра товарищи. Вот Оленьки нет. Она лежит в земле у дороги, при выезде из Рогачева. Егор посмотрел на жену. Вспомнил, как билась Аграфена вот на этой поляне, оглушенная известием о гибели Оли.

«Оленька, доченька… не жила ты, и счастья не видела. Да лучше б они, супостаты, меня зарубили, лучше б мне не жить…»

— Поживем покудова в шалашах, а там, может, к лучшему повернет, — старался он подбодрить друзей.

Вавила молча взглянул на Ксюшу, а та поняла Вавилов немой вопрос.

— Провианту? У Арины последнее забрала, — сказала она. — Ежели впроголодь, так ден на пять хватит.

— Об этом я не подумал, — зачесал Егор затылок. — Советску власть не нашли. Воевать — силы нет. И тут оставаться нельзя… Так кого же нам делать?

…Утро. Дымил притухший костер. Сон сморил коммунаров — кого у костра, кого в шалаше.

Вавила проснулся рано. Потянулся. Рядом, сжавшись, от утренней свежести, простонала во сне Лушка.

«Родная, милая, совсем исхудала, — с нежностью думал Вавила. — А молодец, до города добралась. Хорошо, что в такое время мы вместе».

Рядом с Лушкой посапывала Аннушка. Вавила нагнулся и, стараясь не разбудить дочку, поцеловал ее ручонку.

«Смотри-ка, семья. У бродяги Вавилы — семья. Да какая!»

— Гордость наполняет душу. Он уверен, что такой жены, как его большеглазая Лушка, ни у кого нет. От ее любви сила удесятеряется. И дочурку родила — загляденье.

Вера тоже проснулась рано. Удивленно осмотрелась вокруг. Только что на широком красивом лугу собирала ромашки. Набрала их охапку. Откуда-то издали песня донеслась. Голос знакомый. Валерий? Он тоскует, зовет ее, Веру. «Идите сюда», — кричит ему Вера. — «Я не могу», — отвечает Валерий и снова поет. Снова зовет ее.

Вера бросает цветы и бежит на голос Валерия, но не может найти. Голос звучит то справа, то слева. Он поет, а ромашки на лугу кивают в такт. Вера мечется от ложбины к ложбине, от куста к кусту, раздвигает цветы и траву, потому что порой голос Валерия звучит как будто из-под земли. От бега она запыхалась.

В последние встречи то Валерий был непростительно робок, то она с ребяческим гонором пресекала его попытки открыть свои чувства. Сейчас последняя в жизни возможность найти друг друга и сказать то, что давно томит сердце. Последняя в жизни возможность — Вера это отчетливо сознавала. Найти Валерия трудно, но необходимо. Иначе вся жизнь будет поломана и потечет совершенно не так, как мечталось.

Но чем быстрее бегала Вера, тем слабее слышался голос Валерия. Вера проснулась и с томящей грустью подумала, что ей уже двадцать три года. Что молодость безвозвратно уходит, а единственный любимый человек где-то далеко. И кто его знает, может быть, разлюбил. Вера слышала, что Валерий примкнул к большевикам и был избран командиром революционного полка. «Иначе не могло и быть, — думала Вера.

— Он очень правдивый, честный. Иначе бы… — покраснела и быстро поглядела на лежавшую рядом Ксюшу: не проснулась ли, не подслушала ли ее мысли? Но сразу же рассердилась на себя. — Да, я люблю его, я не девочка. Хочу иметь семью и быть счастливой, как Лушка».

Осторожно, чтоб не разбудить Ксюшу, выползла из шалаша. Выпрямилась. Рубцы заживали, но спина еще ныла. Раскинула руки и подставила лицо неярким лучам солнца, только-только показавшегося из-за гор.

У костра сидел Вавила. Увидев Веру, он негромко окликнул ее и жестом пригласил сесть рядом на чурбаке.

— Хочешь чаю?

— Очень хочу. Только умоюсь.

Вера вернулась быстро. Раскрасневшаяся от холодной воды, с гладко зачесанными волосами, свитыми в тугую косу. Залатанный ситцевый сарафан с натянутой поверх выцветшей кофтой, схвачен по талии плетеным ярким пояском. Вавила, подавая ей кружку чая, сказал:

— А тебе, Вера, идет деревенский наряд. Ей-ей. Ты сейчас похожа на девчонку.

— А на самом деде? Старуха? Да?

Вавила смутился.

— Что ты, Вера… Это я ведь к тому, что после болезни ты изменилась: похудела, вроде ростом ниже стала… И морщинки появились.

— Ну, если уж о морщинках речь зашла, то на сердце их больше, Вавила. Да не морщинки, а рубцы, как на спине.