Эхо тайги

Используя те же бревешки как плоты, часть партизан перебралась на другой берег Выдрихи. Послышались приглушенные вскрики, хрипы.

Отряд бесшумно плотиной перешел Выдриху, обогнул село и с тыла добрался к окопам. Тут уж не семнадцать человек, а все разом закричали «ура», прыгая в окопы на спины колчаковцам.

Военный устав запрещает кричать «ура» во время ночных атак. Но ни Вавила, ни Жура, ни их друзья не знали устава.

Несколько партизан не участвовали в этой атаке. Они оставались в Ральджерасе.

На поляне горел небольшой костер. Немолодой кержак с окладистой бородой, стоя на коленях, мешал веселкой кашу в ведре. Несподручно мешать левой – правая забинтована и подвязана к груди перекинутой через плечо опояской. Двое тяжелораненых бойцов дремали поодаль на подстилках.

У костра тоже шел «бой». Трое – кто с перевязанной головой, кто с забинтованной ногой – сражались в «шестьдесят шесть». С ними Ванюшка. В руках черноволосого кудрярого Митряя, как звали в отряде Митьку Головко, колода истрепанных карт, с которыми он никогда не расставался. Товарищи смеялись, что эти карты Митьке сунула под крестильную рубашечку крестная мать, когда поп вытащил его из купели. Митька не сердился на шутки. Незлобивый и смешливый, он умел ладить даже с самыми угрюмыми кержаками.

Тасуя карты, Митька спросил:

– Ваньша, как же баба-то твоя теперь? Обревелась небось?

– И тесть, поди, с винтарем по тайге тебя ищет, а винтарь-то пулей заряжен, как на медведя…

– Не нудите. Я свое еще отыграю. И вашему Вавиле припомню за измывку: вишь, подожди, в Ральджерасе посиди, нужно проверить, што ты за человек. А кого проверять? Мне рази можно теперь сунуться в село? Сказывали, тятьку выпустили и он вот-вот объявится дома. А Семша? А эта дура Дунька… Тьфу! Не, я тут останусь. Баста! Сдавай!

– А што, в Ральджерасе жить можно, – не унимался Митька. – Только бы бабу под бок, вроде Ксюхи.

– Заткнись! – Ванюшка сплюнул.

Прошло семь дней как увела его Ксюша из села. Опьяненный ее ласками и каким-то новым, неизвестным ему чувством, Ванюшка не думал о случившемся. Ему было хорошо. Дома зима не зима, лето не лето, а чуть зачнет зариться, отец разом поднимает: «Хватит дрыхнуть. Солнце-то эвон где…» И уж если не дело, так заделье найдет: хоть оглобли тесать, ходь двор подметать, аль прошлогоднее сено переметать. Это зимой. Летом еще хуже – пахать, косить… А тут спи, сколь хошь, и Ксюша рядом. Засунув пятерню под рубаху, Ванюшка поскреб грудь и сказал убеждённо:

– Жизнь у вас тут лучше некуда. Только вот харч не тот.

– Харч и у нас всякий бывает, – отозвался пожилой кержак, – Бывает и с квасом, а ежели разживемся, так и с приварком.

– А страшно, поди, воевать?

– Не особо. У нас командир толковый, и сами мы мужики ничего, Налетим, бывало, на колчаков, стрелим десяток-другой – и разлюбезное дело.

– И чего ты, Митряй, бахвалишься. Прежде чем налететь, надо разузнать: где колчаковцы, сколь их да где у них караулы. Без этого не возьмешь бандюг.

– На-ле-тим, – передразнил Митряя пожилой мужик с перебинтованной рукой. – Видал, што получилось намедни, как мы рты-то поразинули? Скольких недосчитались.

– Да што ты пристал? Не любо не слушай, а врать не мешай.

– И я о том же: помене болтай. Как вот наши-то седни налетят… Хоть бы все обошлось.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Притаежное – самое большое село в округе. Здесь волостная управа. Церковь. Начальная школа. Почтарь. Притаежное, как вожак в табуне, а вокруг: по пригоркам, долинам, полянам – раскинулись села поменьше, деревни, деревушки, заимки, пасеки, хутора.

В каждом селе непременно два края: в Рогачево между ними ложок; в Притаежном – речушка Гольянка, где раньше водились гольяны, а нынче только лягушки квакают. Оба склона Гольянки крутые. На одном расположились крепкие старожильческие избы из кондового леса, с кружевной резьбой по карнизам и наличникам, с ярко раскрашенными ставнями, слуховыми оконцами на чердаках, крепкими надворными службами: амбарами, амбарушками, завознями, стайками, клетями. На другом берегу – новосельские срубы кое- где еще без крыш и, конечно, без служб, разве что белешенькая, чуть закоптелая над дверью банешка приткнется где на задах огорода.

Новоселы все больше батрачили. В поле работали бок о бок с хозяевами кержаками, работу не делили, харчевались из одного котла, а приглянется новосельскому парню ядреная кержацкая девка, и парень девке приглянется. Под покровом ночи проберется он в старожильческий край на «свиданку», а утром кержачата притащат его на берег Гольянки. На дерюге какой-нибудь, потому как сам парень ни рукой, ни ногой шевельнуть не может. Приволокут и ну орать:

– Эй, новоселы пузатые! Не ваш ли залетыш?

Пойма Гольянки – место бессчетных боев. Их всегда начинали ребятишки.

– Отдай мои санки.

– А пошто на наш берег заехал?

– Ну-ка, отвесь ему!

Стук, хрясь…

– На-аших бьют!

С горы, на ходу сбрасывая полушубки, поддевки, бежали безусые парни и с ходу вступали в драку. Ребятишки убегали с поля боя и становились зрителями.