Эхо теней и другие мистические истории

Кстати, вот именно в этот момент моя лодочка проседает, вдавливается в упругую поверхность. Проседает под общим весом: моим и нимфы, проступившей из размытой синевы сумерек. Облачённая в дым, нимфа светлая. Умеет летать, хоть и лишена крыльев.

Сегодня она одетая в свитер, в лиловых тонах, разбавленных чуть-чуть белым. В свободных брюках, с фигурными дырами у колен. Эта нимфа всегда является прежде, чем озёрная гладь окрасится в бурый, карий. Она меня провожает в тёмный лагерь, где кровь и тряпки. Но пока мы не там, нам вдвоём всегда хорошо.

Я вся-вся вытягиваюсь, выпрямляю стопы, вдавливаюсь всей собой в мягкое дно моей лодочки — и совсем чуть-чуть развожу ноги, поднимаю их так, чтоб согнуть колени.

Моя нимфа ко мне опускается, протягивает светлую руку. Пальцы её такие длинные-длинные, а ногти — всегда аккуратные. Правильные ногти, очень-очень удобные. Такие, которые ни за что не будут мешать.

Вот и первые волны — и борт судёнышка поднялся, вместе с ним — поднялась, и я.

Костёр на том берегу — он уже и не маленький. Смелее, охотней горит!

Волна ухнула — и носик лодочки прокатывается как бы с горки, поток воздуха охватывает, мягко давит мне вниз живота.

Я качаюсь, раскачиваюсь на волнах.

Треск поленьев, что сжигаются на кострище праздника. На кострище, вкруг которого пляшут, гарцуют милые. Отбивают ладонями, стопами нестройный и вольный ритм. И нет для них музыки, кроме той, что сами своими телами, тенями, своим заливистым смехом складывают.

Дикарский танец и дикое пламя.

Неровная, неспокойная, не озёрная, а будто морская густая гладь.

Прилив захватывает, вновь возносит судёнышко, да так сильно что нос вздымается — и ухаю шумно, со всплеском, как будто в пике, головой вниз.

Моя лодочка выдержит бурю, она ведь для бурь создана. Бурь весёлых, заливистых. Чтоб взмываться — и с шумом падать. И опять, и опять — захлёстываться. Выпрямляться, стрелою, струной вытягиваться. Давить судно коленями — так пружинисто, так подхватывает!

Голова идёт кругом от шторма, мысли полнятся протяжными гимнами. Хлёсткие хлопки, гулкий топот босых ног о твёрдую землю, укрытую невысокой травой — и мы вместе, и мы качаемся. Я, а вместе со мной — моя нимфа. Я не даю ей имён, она всегда-всегда разная — и такая, какой я о ней мечтаю.

И мы вместе в этом озере, какое становится шумным морем. Где спокойная гладь облекается буйными волнами.

Я выгибаюсь в спине — и мои веки плотно-плотно зажмурены, а вот воздух… Его я хватаю губами. Жадно-жадно дышу, тянусь к склонившейся нимфе. Перед ней я раскрыта, она давит ко мне коленом. Опускает ладони к моим плечам. Она не хочет, чтоб я закрывалась — и я… Я тоже так не хочу. Я хочу быть открытой! Свободной! Вольной!

И чтобы с ней!

И в нашем море великой, большой любви!

Я так… Я срываюсь на голос… И вместе с голосом рядом с правым бортом слышится шумный всплеск.

Быстро вскакиваю, кусаю губы, бью себя по губам. Падаю, хватаю себя за плечи.

Не смотреть, не смотреть на кобру!

По правому борту поднялся огромный и страшный змей.

Великий и грозный, он выпускает раздвоенный шипастый язык, а воротник его раскрывается — и там, поверх чешуи — яркие-яркие, горящие злобой глаза.

Голова змеи — как у женщины. Как утопленница, повешенная. Совсем немного синюшной кожи на щеках, у сухого, шершавого рта. Смоляные мокрые кудри липнут к зелёной коже. Пухлые раздутые щёки. Узкий разрез прищуренных, впивающихся, жрущих меня очей.

Не могу, не могу закрыться — кобра смотрит. Кобра гипнотизирует. Заставляет меня сидеть смирно — и всё тянет, тянет к моей тихой лодочке свой длинный, свой сильный дробящий хвост.

Хвост дробящий, потому что кольцами моё судёнышко обвивает. Вот уже оплёл нос, подтягивается к корме.

Женщина пристально смотрит — а всем телом вокруг проникает — и стихают волны. И гаснет пламя костра.

Мы вдвоём на снова талой воде. Встали герой перед чудищем лицом к лицу.

Из звуков — только шипение. Только отчаянный стук моего же сердца. И сиплое дыхание змеи. И шорох, едкий шорох её хвоста.

Я бы хотела сражаться, но ничего не могу поделать. Это даже не скованность. Просто, перед её взглядом меня давит необъятная пустота.

Миг — и треск. Моя лодочка разносится в щепки — а я только руки вскидываю, в немом крике иду ко дну…

***

Кобра с головой женщины… Я не хочу думать о ней, как о чём-то злом и неправильном.

Она… Она тоже плачет. Плачет даже чаще, чем я. Я-то почти не плачу. Ну, только тогда, когда точно знаю: рядом в принципе никого нет, быть не должно и не может.

Но и не злиться на неё не могу.

Она опять вторглась. Она опять всё испортила.

Я ведь… Я ведь хочу на тот праздник. Хочу однажды попасть к тому яркому, только слышимому костру. Но она мне не позволяет. Она сильно против дикарок, нимф, прочего лесного народа. Не позволяет мне о них думать. Злится, если замечает, что я о них вспоминаю.

Я сижу на краю кровати. Мои губы дрожат. Щека горит. Напоминает мне, какая я грязная и как не права.

Мерзкие джинсы аккуратно сложены на всё том же стуле поверх моих любименьких трусиков. А лифчика вовсе нет. Только чуть приоткрытая дверца шкафа.