Эхо теней и другие мистические истории

Женщина отступила от старшей дочери. Мягко хлопнула её по плечам, мол, ну, ну, давай, проходи — и, когда Роза скрылась в сенях, повернулась к стоявшему на ступенях мужчине.

— Ну, — бросила она со смешком, опираясь на дверной косяк. — Чего застыл? О чём думы думаешь? Где носило тебя?

Спутанные сухие волосы коротко срезаны, едва достигали плеч. Часть прядей зачёсана, скрывая левую щёку, но, даже так, шрамы легко угадывались.

Тёмные мешки под глазами, разводы от туши вокруг. Немного печальный, немного поникший взгляд. И эти милые носочки с лисичками. Никаких тапочек.

Свободная — и замученная, жутко уставшая. Ната, без всяких сомнений. Это она. Она.

Женщина так и не дождалась ответа, испустила тяжёлый вздох.

— Ужин стынет, — потом кивнула, указывая на дверь.

Михаил отвёл взгляд. Медленно направился к бывшей жене.

Ему очень нравился этот сон, в котором он сейчас находился. Истинно, это лучшее из всего, что глубины сознания могли для него извлечь.

Просто подарить этот тёплый вечер. Ну, тот, который ему предстоит. Дать ему такой сложный путь. Сперва разлучить с дочерью — и вознаградить поиск, явив ему сразу обеих.

Он нисколько не сомневался в иллюзорности происходящего. Даже если в этот самый момент он сейчас обнимал жену. Даже если снова чувствовал запах её светлых волос, от которых тянуло кофе и шоколадом. И касался её миниатюрных ладоней, снова гладил её чуткие мягкие пальцы. Проводил рукой по её щеке — и женщина даже не пряталась, и, напротив — тянулась к нему.

Никто из них ничего не сказал друг другу — да и зачем? Зачем это всё, когда есть лучше: есть близость, искреннее, тоскливое влечение, какое возможно только после столь долгой разлуки. Когда действительно «прошлое прошлому». И не имеет значения, что творилось тогда.

Не может иметь значения.

По крайней мере не для него. Не для мира, в котором он находился. Не для места, которое создало для него подарок.

Даже если это вступление перед новым витком кошмара — именно сейчас Михаилу уже всё равно.

Он слишком счастлив, он хотел верить в столь милую сердцу иллюзию.

Ната первая разорвала объятья — но не отнимала руки.

— Идём, — легко потянула его. — Наши девочки тебя заждались. И я ужин вам приготовила. Мог бы предупредить, что втроём приедете. А так делиться придётся.

— Я и сам не знал, что так выйдет, — смущённо пожал плечами.

А он ещё строил планы, как станет объяснять ей пропажу дочери. А в итоге — привёл двоих!

Рассмеялся, качал головой: даже так, она и здесь умудрилась его упрекнуть.

— Тебе не было больно? — всё же решился её спросить.

Ната прыснула, отмахнулась.

— «Это просто несчастный случай», — процитировала его же слова. — И я искренне рада, что ты решился приехать ко мне.

Николай

Отец и сын по очереди стреляли морских птиц. Николай так никакой, кроме той одинокой чайки, и не задел, а вот старик — у того что ни выстрел, то крик и всплеск. Лихо косил летящих, едва ли ни одним взглядом. Только ружьё наводил — и последний взмах крыла, заглатывающийся хрип — и одни лишь перья, да белый камень к чёрной шумной воде.

— Ну да полно, — отец опустил дуло ружья к земле. — Что-то ты, умник, совсем меня опозорил. Дай хлебнуть, а.

Парень невозмутимо пожал плечами, протянул бутылку.

— У меня мог быть хороший учитель, но не сложилось.

Тот выпил с горла, отёр губы, протянул поклажу сыну. Прыснул и хохотнул, мотнул головой.

— А ты просил-то меня? — похлопал его по плечу. — Вот хоть раз было такое, чтоб пришёл ты ко мне, сел рядом, и такой: «Слышь, па, а научи-ка стрелять?».

Коля хмыкнул и опять отвёл взгляд.

— Так ты ж ружьё пропил. Да и не разрешили б тебе, зная твоё состояние.

Старик сплюнул.

— Это ты думаешь так. Думаешь себе, думаешь, что я соглашусь — а сам-то? Ты интересовался вообще, как оно с правом на хранение оружие, можно или нет мне стрелять из него при… — запнулся, — «моём состоянии»? Вот то-то же, — не дожидаясь ответа. — Сейчас ты-то меня во всём упрекать сможешь, а я соглашаться стану, если сам так захочешь. А как по правде, — развёл руками, — уже ни ты, ни я вот такой, никто не узнаем. Грустно? — снова в плечо толкнул, смех добрый.

Парень отстранился, перехватил его руку.

Глаза молодого и старика встретились.

Они просто стояли так у самого края скалы, смотрели пристально друг на друга — и улыбались.

— Чего ты хочешь, сын? — вполне серьёзно спросил старик, опуская кулак.

Николай кинул взгляд на тёмные холмы, где тянулись заброшенные дома — и как будто смотрели на парня жадными жёлтыми глазами окон. Сел на траву спиной к воде.

Последний раз этот вопрос задавала ему проекция матери — и ни к чему хорошему их беседа не привела.

Парень поёжился, лишь на миг вспомнив случившееся — и его проморозило, дрожь пробрала. Больше от мысли, что он сам послужил содеянному. Что по сути поддался извращённому, искривлённому, сломанному желанию. Будто он не он был, будто сила какая направила.

А теперь образ отца — ну, тоже, гротескный, изломленный, чужой — и такой, каким он сам воспринимал его в последний год: грязный и неопрятный, неухоженный и вонючий. Неприятный, отталкивающий.