Экипаж

—  Наверное, лучше, чтоб она сама сказала... Но все равно... Только отнесись спокойно. Она у нас бе­ременна.

Тимченко сел на постели, зажег свет.

—  Постой, это ерунда какая-то получается... Я ее сегодня, буквально сегодня спросил: замуж не вышла? Она говорит: пока не собираюсь... Весело так говорила!

Жена только вздохнула. Андрей Васильевич понял, что сказал глупость.

—  А кто... этот?

—  Какой-то Костя. Она говорит, он у нас бывал... Я что-то не помню.

Тимченко встал и, как был в трусах, вышел из комнаты.

—  Ты куда?.. Ее нету.

Он не ответил. Хлопнула входная дверь.

...Когда он вернулся и сел на кровать, жена не выдержала, спросила:

—  Куда ходил?

—  Я ей сабо привез, на день рождения.

—  Ну?

—  Ну, пошел и в мусоропровод кинул!...

—  Ты мог простудиться. Они помолчали.

—  Как тебе не стыдно? Чего ты злишься? — не очень уверенно сказала Анна Максимовна. — Надо радоваться!

—  Чему? Чему радоваться?

—  Тому, что Наталья разумная девка. Не стала ничего делать, хочет рожать... Что будет внук... Что мы с тобой еще не старые — неужели не вырастим? Деньги есть, дача есть... Ну, чего ты молчишь?

—  Радуюсь.

Низко над водой шел вертолет. Из воды торчали верхушки деревьев, телеграфные столбы, а кое-где и крыши домов. Половодье. «Ми-4» летел неторопливо, отражаясь в спокойной воде.

В кабине сидели Валентин Ненароков, медсестра в белом халате и второй пилот. Второй внимательно следил за землей, а Ненароков, сидя за штурвалом, рассказывал медсестре:

—  Я с ним специально в Москву заезжал после отпуска. Хотели к логопеду попасть, да не успели.

—  Неужели так сильно заикается? — спросила сестра сочувственно.

—  Сильно... Но он хитрый, придумал выход. Слово целиком сказать трудно, так он говорит кусочек. Вме­сто «хочу» — «чу», вместо «хорошо» — «шо», вместо «вкусно» — «ку». В общем, целый язык сочинил.

— Интересно, — сказал второй, продолжая наблю­дать за землей.

— И я с ним так же разговариваю, — рассказывал Ненароков. — Вроде балуюсь, а ему так легче, весе­лей. Он меньше стесняется... А вот жена наоборот. Кричит на него, требует, чтоб говорил правильно. А он только больше заикается...

— Твоя Аля вообще язва хорошая, — заметил вто­рой.

Ненароков не обиделся, но огорчился:

—  Это ты зря... Просто у нее нервы.

—  И у тебя нервы, и у меня нервы, но мы ж на людей не кидаемся.

—  Знаешь что, Серега... — начал Ненароков сер­дито, но тут второй пилот перебил его:

—  Вижу людей.

И правда, впереди, на крыше затопленного дома, махал белой рубахой человек. Рядом сидел другой, поменьше, наверно ребенок. А на плоской крыше при­стройки стоял зеркальный шкаф...

В маленькой московской квартире играл магнито­фон. Под его музыку танцевала пара: молодой человек в джинсах и девушка — по виду десятиклассница. Еще один паренек сидел в углу, листая книгу.

Приоткрылась дверь, и пожилая женщина, наверно соседка, сказала:

—  Костя, к тебе.

В комнату вошел Тимченко. Не здороваясь, он ска­зал парню с книгой:

—  Выйди на минутку. — А девушке велел: — Ты останься. Тебе полезно будет послушать.

Костя посмотрел на него с удивлением и тревогой.

—  Что ж ты наделал? — спросил Андрей Василь­евич, перекрывая голосом музыку. — Наташка бере­менна, а ты в кусты?

Своей тяжелой рукой он сгреб парня за рубашку и хорошенько тряхнул.

—  А ты отплясываешь? Другой дуре мозги кру­тишь?

—  Это сестра моя! — жалобно закричал парень. Тимченко смутился:

— Да?.. Ну, все равно. Так люди не поступают. Иди и женись, а то я из тебя...

—  Да вы не поняли, я с удовольствием, — сказал парень еще жалобней. Он пошел выключить магнито­фон и снова вернулся к Тимченко. — Я только об этом и прошу. Звоню, звоню, две телеграммы дал!

—  Что ты ему объясняешь? Не унижайся, — сер­дито сказала сестра. — Она мизинца твоего не сто­ит!..

— Отстань!.. Андрей Васильевич, я ее люблю. А она не хочет. Категорически.

Дома совершенно сбитый с толку Тимченко допы­тывался у дочери:

— Но почему? Почему? Можешь ты мне объяснить?.. Парень как парень...

—  Ну... Он не личность. Не нужен он мне. И вам с мамой не нужен. Только лишние хлопоты... Все равно не сможем мы с ним жить.

Андрей Васильевич помолчал, потом сказал горько:

—  Ну давай, жди свою личность... Ребенка сде­лать — личность, а пожениться как люди — не лич­ность... Ты хоть понимаешь, что жизнь себе искале­чила?

Наташа вдруг озлилась.

— А ты хоть понимаешь, что ничего не понимаешь?.. Буду! Буду, буду рожать! И нечего за меня беспоко­иться. За себя беспокойся! Тебя спишут вот-вот, ты же отлетал почти!.. А на земле что тебе делать? Вот и будешь внука воспитывать!

—  Наталья, замолчи сейчас же! — сердито крик­нула мать.

Тимченко встал, хотел что-то сказать дочери, но передумал и вышел из комнаты.

—  Бух! Бух! — гремело над болотом. В резиновых ботфортах, в старой кожаной куртке, Тимченко брел по хлюпающей земле с двустволкой в руках. Охота — это был его любимый отдых. Но сегодня даже охота не могла исправить настроения.

—  Бух! Бух! — И, хлопая крыльями, упала на землю утка...