Эклектика (СИ)

— Неужели она отпустила Мишеля? — в пространство произнесла Валетта. Высокомерное выражение лица сменилось на отрешенное. Создавалось впечатление, что Валетта вспомнила о чем-то важном, упустила его и теперь вновь пыталась вернуть мысль. Валентайн мог поклясться, что расчлененные трупы детей, увиденные когда-то в Палаис-иссе, не внушали ему такой ужас, как эти перемены в Бесплотном клинке. Смерть он видел каждый день, но столь глубокое безумие, доходящее до потери себя — никогда. Впрочем, ужас сошел на нет, когда ветер принес новый шлейф лаванды и мяты. Ароматы одурманивали и вызывали видения-ассоциации: Валетта назначила ему встречу в беседке у самой реки, где рассказала об измене. Инколоре никогда не лгала, Валентайн поверил ей сразу. Доказательствами стали увиденные ранее сцены и услышанные фразы, которым он ранее не придавал значения. Выведенный из себя рыцарь оказался у Михаэля через пару минут. Мару в тот день Валентайн не нашел; вечер он провел в той самой беседке, следя за кругами на воде. А потом… потом вернулась Валетта и с отрезвляющей решимостью предложила уйти. Валентайн согласился. Глядя на Донну, сгорая в одолевавшей разум ярости, он понимал, что не жалел о выборе. Если бы не правда, не Инколоре, Валентайн до сих пор прозябал бы в презрении и дарил теплоту души недостойной ее женщине.

— Не попадись в ловушку. Кронпринц специально повел армию сам, — пальцы любимой скользнули по шрамам на лице Валентайна. Валетта незаметно исчезла, не желая дальше чувствовать запах мяты. Она ненавидела мяту, как когда-то ненавидела собственное прошлое. Полуночный рыцарь стыдился ушедших дней. Тогда он был слеп, слаб, беспомощен и ничего не понимал. Цели королевства оказались более определенны и красноречивы.

— Он украл ее у меня, — прорычал Валентайн, откидывая руку Донны. — У собственного внука! Украл, ты понимаешь?!

Донна должна была ревновать. Должна — так думал он. Но Донна не делала этого, относясь к его прошлому с полным спокойствием. И к прошлой жене, и к предательству, и к войне, и к его ненависти к матери, заключенной навеки глубоко в аду царства Ситри. Валентайн поражался этому. Донна была… идеальной.

Прочные узы связывали их. Выше, чище, чем плотская страсть. Валентайн не мог помыслить о том, чтобы между ними случилось нечто большее, чем простой поцелуй. Донна стала для рыцаря светочем, проводником. Забота о Донне стала целью жизни. Валентайн делал все, чтобы она была счастлива. Для остального, низменного, существовала Ситри.

— Отбрось амбиции, — сказала Донна, в очередной раз вырывая из облаков.

— Только у слуг нет амбиций, — отрезал Валентайн. Он уже принял решение, и теперь осталось лишь обговорить детали нападения. — Мы с тобой пойдем первыми. Будем убивать. Я не он, я не буду отсиживаться. Я разнесу эти белые стены и вытащу мерзавца.

— Я создам дым и поведу армию через восточный мост до заката, — ответила Донна. — Попросим Вейни закрыть небо облаками. Наама отрежет путь к отступлению — она любит это делать.

— А я подниму землю из реки, — докончил Валентайн, наконец вспомнив, что владеет силой лавы от рождения, — и наша армия пройдет спокойно. Свет захлебнется в крови.

«И я убью его, — мысленно добавил Валентайн. — Думаю, это станет величайшим делом моей жизни», — он усмехнулся. Валентайну и в голову не приходило задуматься над тем, на кого он идет. Он не считал Михаэля Аустена своим родственником в полном смысле этого слова ни в детстве, ни в юности, ни, тем более, сейчас. А люди… «Я защищал их столько лет, что могу без сомнений убить», — пришла странная мысль.

— О чем ты думаешь? — спросила Донна. Ее всегда интересовало, что происходит в голове Валентайна.

Тот, уже успокоившись, откинул волосы за спину. Первое время Донна смотрела на спутанные кудри с недовольством, но потом привыкла. Она говорила, что Валентайн внес в ее размеренную жизнь хаос, который упорно не получалось понимать до конца.

— Я знаю, почему борется Ситри, Айвена, Валетта. Почему стою перед Каалем-сум сам. Не могу понять тебя.

— Почему я участвую в войне? — перефразировала Донна. — Ну… — судя по несвойственному ей слову-паразиту, Призрачный клинок смутилась. — Я защищаю то, что мне дорого.

«Позиция, свойственная лучшим мемориям, — подумал Валентайн. — Йонсу, Нитсу, Кестрель, Рейн — все они говорили именно так. Надеюсь, не увижу их завтра».

Донна вновь поджала губы. Весь ее вид говорил «Ты думаешь о женщинах», хотя знать об этом она не могла.

— Война тебе не к лицу, — заявил Валентайн. — В тунике ты выглядишь лучше, чем в доспехах. Защищать можно по-другому.

— О чем ты?

Кажется, она искренне не понимала.

— Я никогда не возвращался в дом, где бы меня ждали.

— Если ты сейчас скажешь, что мне нужно сидеть в Оссатурлэме, растить детей и готовить, то полетишь со стены, — отрезала Донна. — Благодаря какой логической цепочке ты вообще пришел к этой мысли, рассуждая о завтрашнем нападении?

Валентайн подумал, что полностью исполняться мечтам не дано.

Прошла ночь, и начал клониться к вечеру день.