Эклектика (СИ)

Значило ли отсутствие воспоминания несуществование события? «Нет», — решил ответить Бетельгейз, прогоняя чувство дежавю, и покачал головой. Признав важность этого чувства, он бы смирился со всеми моментами, приходившими ранее, от клинка, ударившего в спину, до страха перед мечом дяди Альбиуса.

— Ожерелье — это междумирье, пространство, где пересекаются все измерения. Оно приняло форму замка с бесчисленными залами. Каждый бог обладает залами. Мы представляем свои измерения в неком образе. Мой образ — шар, зависший над столом у величественного древа миров моего отца.

— Как его зовут?

Бетельгейз не знал, что у него есть дедушка. Мама никогда не говорила о нем.

— Трид, — коротко ответил отец. — Пойдем быстрее. Переменчивый мир беснуется. Смотри, — Майриор поднял правую руку. Одно из колец безумно вертелось, обжигая палец. Однако отец не придавал значения боли, которая очевидно присутствовала.

— Такой странный мир, — заметил Бетельгейз, смотря на узкую полосу беспокойного вещества. — В нем нет постоянства. Он противоположен Чарингхоллу.

— Да, — согласился отец. — Полагаю, он создавался как противоположность. Я пытаюсь соединить их, найти золотую середину. Эклектику. Воля случая, подходящая общей тенденции. По-моему, это интересно. Как считаешь?

Вопрос был задан с явной надеждой.

— Любопытно звучит, — тщательно подбирая слова, ответил Бетти. Не хотелось развеивать призрак взаимопонимания. — Я бы оценил идею по достоинству, если бы знал, как создаются миры хотя бы в общих чертах. Уверен, это очень сложно.

Лестью, сказанной от чистого сердца, он заставил Майриора улыбнуться (лицо отца чудесным образом преобразилось) и начать говорить. Тема явно доставляла ему наслаждение. Как и дядя Альбиус, отец любил рассуждать и объяснять, тем самым «кормя» свою гордость. Гордость возникает от неуверенности.

— Каждое измерение в Ожерелье основано на какой-то идее. Она определяет принципы, основы существования. Где-то в качестве идеи берется стабильность, где-то — изменчивость, естественный отбор или банальное воспроизводство материала. Идея находится в голове у создателя. Грубо говоря, весь мир находится у нас в голове, мы становимся лишь проекциями, если того пожелаем. Обдумав концепцию творения, мы придаем ему форму: сфера, дерево, хрустальные колонны или беспокойная жидкость, не имеющая определенных границ. Как здесь.

Они проходили мимо открытой двери. Бетельгейз заглянул в помещение. Сначала ему показалось, что в нем нет ничего; юноша понял свою ошибку, когда блестящая субстанция попыталась выбраться в коридор. Потерпев поражение, Переменчивый мир сжался в два раза, отступил в середину комнаты и снова расширился, став спокойным и громоздким. Майриор поморщился. Бетельгейз заметил, что кольцо, которое доставляло дискомфорт отцу, стало уже и меньше по размеру. На пол упала пара капель крови. «Какой красивый цвет, — подумал Бетти. — Точно жидкий свет».

— Владыка Переменчивого мира злится на меня по понятным причинам, — заметил отец, продолжая идти. — То, что я усовершенствовал его идею, никого не волнует. Для них я вор. Для них всех, — Майриор показал правую руку, на пальцах которой было три украшения. Вместо четвертого на большом едва различалась белая татуировка в виде круга. — У всех есть враги, мой плюс в том, что я знаю их поименно и лично. Знаю каждого. Многие живут так, что не встречаются с ними. Я бы сказал, большинство. Я же смотрю врагам в лицо.

Бетельгейз почувствовал обиду и ненависть, рвущуюся к нему. Подобно Сиенне, Майриор не умел сдерживаться и оказался подвластен моменту, случайным мыслям. Бетти давно научился исправлять плохое настроение матери и был уверен, что справится с отцом. Искусству манипуляций он научился от Альбиуса. Однако если дядя обычно использовал болевые точки, то Бетельгейз осознанно избегал их.

— А… что делается после идеи?

Майриор действительно воодушевился, вернувшись к приятной теме. Лоб его разгладился, аура перестала атаковать и, наоборот, начала испускать тепло. Схожее тепло Бетти ощущал в двух комнатах, мимо которых они прошли. Обе были закрыты и даже не имели замков. Остальные залы либо приветствовали открытыми дверями или арками, либо пугали издалека, как пресловутый Переменчивый мир или то, что скрывалось за светлыми вратами вдалеке, в конце коридора. Майриор делал вид, что не замечает их, но Бетельгейз отчетливо различал его черную, как глаза дяди Альбиуса, зависть. Едва ли кто-то, не обладавший природной проницательностью, заметил бы ее в высокомерно-голубом цвете и легкой вальяжной походке.