Эклектика (СИ)

Заулыбавшись, Майриор взял из ее рук очередной тост и продолжил завтрак. Судя по глазам же, начал витать в облаках. Прелестное женское личико ввергло его в отрыв от реальности. Оставалось надеяться, что он думал о новых городах и животных, а не о времяпрепровождении со служанкой, что Бетти считал отвратительным. Нет чтоб побеспокоиться о дочери! Альмейра, возможно, заболела или грустила. Нет, Майриор был неисправим, не желал думать о ком-то, кроме себя. Раздосадованный Бетельгейз обратился к Энн:

— Будь добра, отнеси Аль что-нибудь и передай, что я и папа, — он повысил голос на последнем слове, — желаем ей скорейшего выздоровления. Возьми… вот эти хлебцы, мед и орехи. Она любит.

— Сделаю, господин.

Пока Энн собирала поднос, оба молчали. Бетельгейз с недовольством смотрел, как солнечные лучи гуляют по заливу (пару минут назад на ним бушевала гроза), и думал, как заставить обоих родственников усвоить правила приличия. Уговорами? Или, как выразились недавно, нытьем? Бесполезно. Они понимали только прямую агрессию, которую Бетти терпеть не мог. С ними могли справиться или Сиенна, или леди Валетта. Однако мать он не видел девять лет, а Бесплотный клинок Синааны медленно лишался рассудка. Бетельгейз знал причины. Чарингхолльское время тянулось, точно мысль у старца; витки сумасшествия Леты приходились на очередное убийство, и Бетти твердо решил поговорить об этом с отцом. Довести до него нужную мысль следовало осторожно и не особо надеясь на успех. Он начал с простого вопроса.

— Почему не пришла Лета? С ней все хорошо?

Солнечные лучи рассеялись. Небо превратилось в серую хмарь. Определенно, вопрос оказался болезненным.

— Сам-то как думаешь? — огрызнулся Майриор. — С ней давно все нехорошо. Вчера мы были в Ожерелье вместе, как ты наверняка пронюхал. Она молчала, ни слова не произнесла. Что бы я ни делал, как ни воздействовал — все впустую. Она будто закрылась от меня! Мало других неприятностей… То Донна, то Ситри, то Наама, то этот придурок…

Под «придурком», разумеется, имелся в виду Валентайн. Это был самый мягкий эпитет, которым Майриор «награждал» погибшего лорда. Оба, отец и сын, были радикальны в суждениях, делили мир на черное и белое, но если сам Бетти недавно начал понимать, что в каждом человеке была капелька и то, и другого, то Майриор отличался категоричностью. Для него любой был либо врагом, либо другом, без третьих вариантов. Бетельгейз почувствовал, что начинает злиться.

— Ты сам создаешь себе неприятности, пап.

— Помилуй, — фыркнул Майриор. — Творения не слушаются собственного создателя, где это видано? Донна! Что я мог с ней сделать?

Сказав это, он впервые за весь завтрак взглянул на сына, будто показывая, что, вообще-то, туманно попросил совета. Бетельгейз не собирался давать его напрямую. Во много раз полезней получилось бы, если бы отец дошел до всего сам.

— Речь скорее идет о том, что ты не должен делать, — заметил Бетти. Ответ Майриора не устроил. Демонстративно отодвинув тарелку, он возмутился:

— Что за вздор! Я могу делать все. Я их создал, я ими распоряжаюсь. И когда они творят такие глупости… Нет. Их поступки противоречат всему, что я в них заложил. Где инстинкт самосохранения Донны? Броситься в лаву — совершенно алогично и противоречит здравому смыслу! Я отказываюсь такое понимать. Вздор, и этим все сказано.

Майриор с таким возмущением посмотрел на сына, что Бетельгейз, подумав, что видит перед собой большого ребенка, все же объяснил:

— Есть множество вещей, которые невозможно предсказать. Психика — тонкая материя. Она создана не тобой, кем-то другим. Поэтому сомневаюсь, что ты сможешь упростить ее до правил и закономерностей. Прими это. Душа навсегда останется для тебя тайной, если будешь анализировать ее головой, а не сердцем.

— Неужели, — скептично отозвался Майриор. — И по какой причине Донна нырнула в лаву, сердце говорит тебе? Просвети! Кажется, я слишком туп или, наоборот, разумен, чтобы понять такое!

— Она потеряла дорогого человека.

— Это Валентайна, что ли? И все? Из-за какого-то наивного идиота, не умеющего держать язык за зубами, я потерял лучшее творение? Он сам виноват! А если Донна не может жить без кого-либо, это моя недоработка!

Голос отца повышался с каждой репликой. Бетельгейз понял, что задел его, заставил чувствовать вину. Это было маленькой победой. Когда отец останется один, он обязательно задумается над своими действиями, иначе не могло быть. Раньше он бы просто засмеялся или ушел. Вода, время и настойчивость сточат любой камень. Тем не менее, до полной победы было еще далеко.

— А Ситри? Какое оправдание ты придумал ей? Света ради, я ни к одному Клинку не относился с такой симпатией, как к ней!

— Она разочаровалась.

— В чем?

— В тебе.

— Во мне? — возмутился Майриор. — Что я ей-то сделал?

— Сложно объяснить, — честно признался Бетельгейз. — Ситри всегда была мне малопонятна.

— А как же сердце? Ты же должен думать им? Оно не понимает или ты мне врешь, на самом деле думая все-таки мозгом?

— Унизил ее! А ты прекрасно знал, что Ситри не из тех, кто вынесет унижение. Даже ты знал!