Эклиптика

– Смирись, Нелл. Меня исключили. – Она надеялась вызвать у меня улыбку, но мне было не до смеха. Она вложила объявление мне в ладонь и сомкнула вокруг него мои пальцы. – Послушай. Знаешь, сколько пьес я написала за свою жизнь? Тридцать шесть. А знаешь, сколько из них чего-то да стоят? Одна. Всего одна! Если бы я торговала ими на книжном развале, то давно бы уже прогорела. Но одна достойная попытка может открыть перед тобой новые горизонты – передо мной открылось такое, на что я не вправе была даже рассчитывать. Но я устала повторяться в надежде найти намек на себя прежнюю. Это унизительно.

Она отпустила мою руку и стала заправлять постель.

– Я больше не могу ошиваться тут, надеясь, что номер тридцать семь магическим образом превзойдет мои прошлые успехи, ведь в глубине души я знаю, что это не так. С чего бы? Свою лучшую пьесу я уже написала. Мне было двадцать три, и я была глубоко несчастна, но то был мой звездный час. Ты не видела ее на сцене? Жаль… Я ходила на репетиции, впечатления на всю жизнь. – Она задумалась, потуже затянула пояс халата. – Пьеса-то, в общем, ни о чем. Обычная семья живет обычной жизнью. Горстка людей в одном доме, со своими изъянами, совершают друг с другом ошибки. Никаких высоких идей, просто жизнь. Мое детство, я бы сказала. Это была особенная пьеса. Но в том-то вся беда, правда? Рассказав свою лучшую историю, ты уже не можешь рассказать ее снова. Она тебя сотворила, она же тебя и погубит.

Одеяло было гладким, как скатерть. Мак начала взбивать подушки.

– По крайней мере, больше не нужно лезть из кожи вон, пытаясь быть оригинальной. И я снова увижу своих девочек. Это здорово. А то я их совсем забросила.

– Ты не создана быть домохозяйкой, Мак, – сказала я.

– Пусть так. Но имей я тридцать шесть детей, а не пьес, я была бы куда счастливее.

Она сняла халат и повесила его на спинку кровати. Кожа у нее на ключицах была сморщенная, в пятнышках, но фигура под ночной рубашкой сохраняла девичью стройность, а держалась Мак с легкой грацией женщины, уверенной в своей красоте или не задумывающейся о ней.

– Будь другом, повесь объявление на место. О Тифе с Кью не волнуйся. Пусть лучше думают, что я уезжаю с законченной пьесой, это для их же блага.

Она зашла в ванную и включила душ.

– Почему тогда не устроишь читку?

– Не хочу позориться, – отозвалась она.

– Можно взять всего пару сцен. Я бы сыграла Уиллу. Кью был бы Кристофером. – При мысли об этом мне стало неловко, но ради Маккинни я была готова на что угодно. Заодно, репетируя пьесу, мы проведем последний день Мак вместе, а не поодиночке, сражаясь со своими творениями. – Ты заслуживаешь достойные проводы. Без них я тебя никуда не пущу.

Мак показалась на пороге ванной в полотенце.

– Я предпочла бы тихо раствориться в ночи.

– Ни в коем случае.

Вода все текла. Ванную окутывали клубы пара.

– Кью все равно не согласится, – сказала она.

– Согласится, конечно. У тебя же есть сигареты. Можно даже для Тифа найти роль.

– Но я уже сказала директору, что читки не будет.

Я взглянула на скомканный листок, который держала в руке.

– Я исправлю объявление. Или повешу рядом второе. Видишь, ты задумалась. Значит, сама хочешь.

– Пожалуй, мысль не такая уж и ужасная. – Она снова скрылась в ванной. – Есть там пара сцен, из которых может выйти что-то путное, если порепетировать. – Высунув голову из-за двери, она добавила: – Только у Тифа голос неподходящий. Он будет переигрывать, и выйдет глупо.

Она закрыла дверь. Миг спустя я услышала, как она задернула шторку для душа.

– А как насчет Фуллертона? – крикнула я, но ответа не последовало. – Мак?

Идея с читкой пьесы так меня захватила, что я уже не могла выкинуть ее из головы. Я положила Киплинга на кровать и расчехлила пишущую машинку. Но никак не могла найти бумагу. В полумраке внутренности бюро зияли черными провалами.

Я щелкнула выключателем, лампочка лопнула, и я вздрогнула от неожиданности. Я подошла к окну. С карниза на медных кольцах, как и по всему дому, свисали тяжелые бархатные портьеры, и, чтобы их раздвинуть, требовался особый навык, резкий взмах руки. Я раздернула портьеры, и шум дождя стал громче, более обволакивающим. И было в этом шуме нечто такое, вкупе с плеском воды в душе и хлынувшим в комнату светом, из-за чего на миг мне изменили органы чувств; глядя в затуманенное окно, на месте лужаек Портмантла я увидела водные просторы, открытое море, что плескалось о стены особняка, словно дом был островом, а окна Маккинни – береговой линией.

Миг – и картинка пропала. Все вернулось на свои места: лужайки, деревья, домики, окрестности Хейбелиады. Я потерла виски, пригляделась к узорам на обоях. Перед глазами мельтешили черные точки. Я еще не завтракала и чувствовала слабость во всем теле. Я просто устала, и у меня закружилась голова, только и всего.