Эклиптика

– Могу я посоветовать? – Он выдержал паузу, весьма театрально. – Большинство наших посетительниц предпочитают кальдарий, там температура поддерживается на уровне ста семидесяти пяти градусов – по Фаренгейту, конечно. Но если вам хочется чего-то потеплее, есть еще лаконик.

– А там сколько градусов?

– Подгореть мы вам не дадим, – хихикнул он. – Около двухсот. Как я уже сказал, большинство посетительниц предпочитают…

– Кальдарий. Хорошо, пусть будет он.

– Чудесно. Полотенца вы найдете внутри. Дверь по правую руку от вас, мадам.

* * *

В художественной школе вас этому не научат, но есть много способов написать комнату по памяти. Ее можно сконструировать из разрозненных деталей: взять люстру с потолка своей детской, освещение из больничной столовой, где вы однажды бывали с матерью, ковер из съемной квартиры в Мейда-Вейл – и собрать воедино. Можно добавить плоти скелету из фактов: плитку на полу оставить, но выполнить не в бежевых, а в серых тонах; сгустить пар свечным воском; украсть женщин с бортика бассейна для пассажиров первого класса и изобразить их на этой самой плитке, в купальных костюмах, лицом вниз, волосы поярче, ноги потолще, спины другого оттенка розового. При должном усердии можно создать комнату без видимых швов, где будет больше правды, чем в любой фотографии, ведь никто никогда не оспорит то, что вы видели своими глазами. Только так – стерев комнату в порошок и частичка за частичкой построив снова – вы поймете, что она для вас значит. Но иногда выходит такое целое, что лучше бы уж оставалось горсткой фрагментов, – это как склеить порванное письмо и заново прочитать о старом несчастье. Создав комнату на холсте, вы становитесь ее призраком. Ваша жизнь заключена в каждом мазке. Так что пишите только те комнаты, где вам под силу обитать вечно. Или уж лучше пишите звезды.

* * *

Когда я села на скамью и прильнула головой к плитке, тяжесть в груди ослабла; жар вытягивал лондонскую грязь из моей кожи, как солнце вытапливает смолу из асфальта. В кальдарии почти никого не было. У дальней стенки лежали две женщины – лицом вниз, головы в ярде друг от друга, чтобы переговариваться, не повышая голоса. Их лиц не было видно, только выскобленные до красноты спины, длинные мокрые узлы волос, облепившие плечи. Помню успокаивающий аромат розовой воды, ласковый свет. Наконец-то я нашла то единственное место на корабле, где царит покой, – святилище неизвестного жреца между палубами, не совсем безмолвное, не совсем пустое. И неважно, что внутри можно испечь суфле.

Я расстелила на скамье полотенце и легла. Воздух был густым, точно гипсовый раствор, и я постаралась дышать глубже. Десять секунд вдох через нос, выдох через рот. Сердцебиение мое замедлилось, замедлился и разум. Я зажмурилась, покорилась жару. Мысли отслаивались и сворачивались, точно старая краска в банке. Все размякло: руки и ноги, язык, шея. Вскоре я уже различала в мареве окрестности. Я была на природе, гуляла в поле под высоким полуденным солнцем. Вдали виднелись аттракционы. Навстречу мне по зеленому холму поднимался старьевщик с полудохлой кобылой, из ее ноздрей валил пар. Кобыла тащила телегу с грудой старых кресел-качалок и балясин. Но тут я услышала, как женщины на полотенцах пошевелились, и картинка распалась.

Мой пульс походил на капающий кран, а внутри у меня почему-то было холодно. Судовые двигатели так шумели, что подо мной дрожала скамья. Администратор говорил по громкой связи: “Вы бы сказали, что этот шарф действует на нервы, мадам? Что он выглядит скромно и несущественно?” Плитка посерела, когда я открыла глаза.

Ну и пекло.

Вдох через нос, выдох через…

Я обливалась по́том – почему-то холодным, – но в основном он скапливался в складочках под попой. Я попыталась сесть, и тут из меня выдернули все кости, они просто выскользнули из кожи – “Позвольте показать вам те, что «на каникулах», мадам. Мы разомнем все ваши больные места”, – а может, это я сама соскользнула со скамьи и упала на ковер – “Полно, милочка”, – а когда подняла голову – почему-то холодную, – надо мной стояла Дулси в полотенце и сжимала мою руку – “Вы без критики никак? Нет. Это призвание”, – и, промокая мой лоб прохладной тряпкой, говорила: “Я побуду с ней. Идите”.

Пот у меня между ног был тяжелым, холодным, со сладковатым душком. Я хотела ответить: “Нет, это дешевая вещица с рынка, даже не настоящий шелк”, но, похоже, язык не слушался. Похоже, я пробормотала что-то бессвязное. И Дулси зашептала: “Полно, милочка, твои работы станут лучше” – и промокнула мой лоб и крепче сжала мою руку. Потрогав живот, я ощутила, как он провалился и расплескался.