Эклиптика

“Элли, не двигайся, слышишь?” – сказала Дулси и, сорвав с себя полотенце, прижала его к моим бедрам. Я не понимала. Почему это так важно? Меня больше не укачивало. “Лежи спокойно, – сказала Дулси. – Доктор скоро придет”. Она была щуплой, как цыпленок, старушка Дулси, но при этом удивительно сильной – “Упорства ей не занимать”, – и она не позволила мне потрогать то, в чем были мои икры и лодыжки. Я хотела ответить: “Она все равно не пользовалась этой кондитерской лопаткой”. Но своих слов я так и не услышала, а перед глазами возникло лицо незнакомого мужчины. Он сказал: “Мисс Конрой, я сниму это, хорошо?” И я почувствовала, как он разрезает мои купальные трусы по бокам, и увидела, как они шлепаются, красные и тяжелые, точно бахрома на швабре мясника, на качающийся под нами пол.

* * *

Еще одна комната, другой потолок. На корабле их много. Я в лазарете, у изножья кровати – доктор и медсестра с кислой миной. Во рту пересохло, губы саднят. Держать глаза открытыми трудно. Синие шторки вокруг кровати задернуты. Из руки торчит трубка, по которой в вену вливается что-то похожее на морскую воду, а тихие голоса, совещающиеся у меня в ногах, создают впечатление, будто я не до конца пришла в себя.

– Мисс Конрой, добрый вечер, – сказал доктор. Зайдя с правого борта, он застегнул у меня на руке манжету для измерения давления. – С вами произошла очень неприятная ситуация, но все будет хорошо. – Он представился (доктор Рэндалл) и сказал, что впервые совершает этот рейс в качестве судового врача. – Я думал, будет полегче, чем во флоте. Как же я ошибался.

Улыбнувшись, он начал сжимать и разжимать резиновую грушу, пока манжета не стала очень тугой, а рука ниже локтя не потеряла чувствительность, как и я сама. Подождав немного, он взглянул на прибор и кивнул.

– Уже лучше, – пробормотал он. Давление ослабло, пальцы начало покалывать. – Знаете, если бы вы кого-нибудь предупредили о своем положении, – продолжал он уже без тени юмора, – вам бы посоветовали в парилку не ходить. Вам ужасно не повезло.

Я не хотела ему возражать, к тому же во рту так пересохло, что язык едва ворочался.

– Хотите пить? – спросил Рэндалл, наблюдая, как я пытаюсь облизнуть губы.

Медсестра налила стакан воды и поставила его на столик возле кровати.

На вкус вода была как металл, но я жадно выпила все до последней капли.

Рэндалл теребил галстук.

– Мисс Конрой, вы понимаете, что с вами произошло? – спросил он.

Я ничего не ответила, и он покосился на медсестру.

– Ты знаешь, где находишься, милая? – спросила та.

– Кажется, да.

– И где же?

Часики, приколотые к ее переднику вверх ногами, сбивали меня с толку.

– На “Куин Элизабет”. В лазарете.

На их лицах отразилось облегчение.

– Хорошо, – сказал Рэндалл. – Это хорошо. – Он снова и снова поправлял галстук, все туже затягивая узел. – Думаю, операция не потребуется. Вы сами выделили много крови и ткани. На всякий случай мы продержим вас здесь до утра, а завтра вместе со всеми сойдете на берег. Но, если уровень жидкости в организме по-прежнему будет низким, никто вас отсюда не выгонит.

– Где Дулси?

– Извините, я не знаю, кто это.

– Миссис Фентон, – подсказала медсестра.

– Ах да. Кажется, она пошла переодеться. Если хотите, я кого-нибудь за ней отправлю.

Я кивнула.

– У нас завтра встречи в Нью-Йорке.

– Уверен, их можно перенести. Это не пустяк. – Он мягко посмотрел на меня и похлопал по ноге: – Я бы посоветовал вам пару дней отдохнуть.

И он скрылся за шторками.

Медсестра налила мне еще воды. Проверила мерно капающий раствор в трубке.

– Не переживай, зайка, – сказала она, потрепав меня по плечу. – У моей сестры это случилось на седьмом месяце. Такого даже врагу не пожелаешь, честное слово, но сейчас у нее уже двое, и с ними не было никаких проблем. Так что не волнуйся. Все образуется. Вот, держи, тебе надо больше пить. Ты же не хочешь торчать на этой посудине вечно?

* * *

Дулси так мучили угрызения совести, что она отказалась участвовать в финале турнира по сквошу и навестила меня дважды тем вечером и еще раз на следующий день. Уж лучше бы оставила в покое. В том, что случилось, я не винила ни ее, ни кого-либо еще, но она настойчиво возлагала ответственность на себя (“Не надо было отправлять тебя с ним в бар… Надо было лететь на самолете… Не надо было заставлять тебя идти в баню. О чем я только думала?”). Как же мне претила эта ее зацикленность на себе, будто от одного ее неверного шага пошатнется весь мир. Конечно, я была благодарна ей за моральную поддержку и за то, что она помогла мне в кальдарии. Но чем дольше я находилась в ее компании, тем труднее было не замечать, какая она пустышка, а мне не хотелось – вовсе не хотелось – портить с ней отношения.