Экономическая политика правительства Екатерины II во второй половине XVIII в. Идеи и практика

Губернатор, вникнув в ситуацию, еще более прояснившуюся после смерти Ф. И. Кобякова, счел необходимым поделиться своими мрачными предположениями: «А может быть, те казенные деньги остались у них, обер-директора и директоров, для их собственного по их известному несостоянию содержания, ибо по смерти перваго их знатного компанейщика, вышеписанного Кобякова, капитала и пажити, кроме дворов, по осмотру за казенной долг не оказалось и на две тысячи рублев. Ево ж, Кобякова, в ту компанию капитал положен не наличными деньгами, но взятыми от прежней Судовой компании морскими судами, кои обыкновенно тленности подвержаны, а особливо чрез долгое употребление по ветхости их едва ль поныне и годны быть могут»[71]. Неронов, перечисляя известные ему факты, обращал внимание на присущий действиям директоров компании авантюризм, а некоторые их поступки называл не иначе как «плутовскими». Едва ли он мог подобрать более мягкие выражения, описывая, например, эпизод с инсценировкой ограбления обоза с золотом и серебром, якобы отправленного из Сызрани Ф. И. Кобякову. В действительности обоз никто и не думал снаряжать из-за отсутствия выменянного золота и серебра. Уловка потребовалась лишь для того, чтобы уверить петербургскую Монетную экспедицию в его наличии, сославшись при этом на трудности и опасности транспортировки в Петербург драгоценного груза.

В. Неронов не ожидал от Персидской компании перехода к активным действиям и в 1761 г., поскольку не заметил ни малейших признаков подготовки ее судов к началу весенней навигации. Не следовало рассчитывать и на приток капиталов извне. Никто из российских купцов, «…паче же московских, от которых великие торги в Персию были…», не пожелал в нее записаться. «И по сему явно, что за не отпуском той компании товаров персидской пред сим великой торг совсем подорван и истреблен…», – пришел он к неутешительному выводу[72]. Единственным спасительным средством в сложившихся обстоятельствах могла бы стать незамедлительная отмена предоставленной компании торговой монополии хотя бы на 1761 г., считал астраханский губернатор, о чем и доложил Сенату. Временная отмена привилегии позволила бы предотвратить разорение многочисленных купцов и мещан, причем не только местных, но и прибывших из различных российских «верховых» городов с готовыми для отправки в Персию товарами.

Обоснованность претензий владельцев шелкоткацких мануфактур к Персидской компании, виновной в резком сокращении импорта шелка-сырца и его подорожании на российском рынке, подтвердил отряженный Сенатом в Мануфактур-коллегию для «поправления российских фабрик» надворный советник Д. М. Одар[73].

В довершении всех бед, свалившихся на шелкоткацких мануфактуристов, правительство указом от 28 января 1760 г. предоставило исключительную привилегию на беспошлинную торговлю шелком компании Н. Т. Шемякина, взявшей на откуп все таможенные сборы в стране (о чем подробнее будет сказано ниже)[74]. Указ распространил действие привилегии и на все три торговые компании-монополии, включая Персидскую. К тому же Шемякин вопреки громким обещаниям так и не привез в Россию ни пуда шелка[75]. Формально от пошлин освобождались и владельцы мануфактур, имевших право самостоятельно закупать шелк-сырец только для нужд своих фабрик. Однако реализовать это право им было крайне затруднительно из-за отсутствия реальных возможностей вести самостоятельную внешнюю торговлю. Поэтому вводимая указом в интересах компании Шемякина высокая ввозная пошлина на шелк-сырец – 23 % от стоимости – неминуемо сказалась на его удорожании на российском рынке. Данное обстоятельство увеличило число недовольных проводимой правительством политикой ограничения свободы торговли и раздачи привилегий узкой группе лиц.

Усилившиеся в торгово-промышленной среде протестные настроения стали находить все большее понимание и у представителей бюрократии. В их числе – астраханский губернатор В. В. Неронов. К его голосу прислушались и в более высоких правительственных сферах.