Экономика чувств. Русская литература эпохи Николая I (Политическая экономия и литература)

Подобно французским медицинским и нарративным моделям амбиции, которые мы анализировали ранее, тип скупца был иностранным заимствованием, которое в России обрело новое значение. Хотя стремление к деньгам противоречит таким ортодоксальным ценностям, как аскетизм и «вручение себя» [Лотман 1993:345–355], тем не менее в силу того, что Русская православная церковь не развивала эквивалента семи смертных грехов католицизма, она не уделяла особого внимания алчности как греху более тяжкому, чем прочие. В качестве литературного типа скупец приобрел значимость в России только по мере того, как (нео) классические басни и комедии начали переводить (или адаптировать) с греческого, латинского, французского и немецкого языков в XVII–XVIII столетиях[105]. Вслед за многочисленными русскими переводами Эзопа, Федра и Лафонтена русская басня начала процветать как поэтический жанр в XVIII – начале XIX веков [Степанов 1977: 5-62]. Разнообразные басни о скупцах присутствуют в творчестве большинства крупных русских баснописцев, в том числе и у И. А. Крылова. Скупцы не сходят со сцены в XVIII–XIX веках в постановках «Скупого» Мольера (1668, первый перевод и постановка на русском языке – 1757 год) и одноименной русской комической оперы на музыку В. А. Пашкевича по либретто Я. Б. Княжнина (первая постановка – 1782 год, опубликована в 1787 году)[106]. Хотя перевод и адаптация западноевропейских басен и комедий о скупцах представляют собой примеры более широких практик «культурного импорта» [Клейн 2005] в русском неоклассицизме, скупца здесь отличает привлекательность этого персонажа для авторов, экспериментировавших с типологией романтизма и реализма в XIX столетии. Эта привлекательность порождена статусом скупца как образцового типа.

В качестве тем басен о скупцах обычно воплощены античные принципы. В «Скупом, потерявшем свое сокровище» Лафонтен приводит в пример соответствующую басню Эзопа:

L’homme au tresor cache qu’Esope nous propose,
Servira dexemple a la chose.
Человек co скрытым сокровищем, которого изображает нам Эзоп,
Послужит этому примером[107]

.

Здесь Лафонтен указывает читателям на значение примера для басенного жанра. Будучи порождены риторической фигурой exemplum[108], басни пускают в обращение обновленные примеры общих идей[109]. Эти примеры, по сути, метафоричны: предполагается, что читатели понимают, что люди или животные в басне похожи на людей за пределами художественного пространства и что принцип, изображенный в басне, также применим к людям за пределами ее текста. В своем исследовании о традиции русской басни Н. Л. Степанов указывает, что способность басни устанавливать аналогии между абстрактными идеями и конкретными элементами реалий современного социума является причиной ее распространения в мировой литературе: писатели в любом историческом контексте способны реагировать на существующие басни новыми примерами представленных ими принципов [Степанов 1977: 9]. Я бы добавила, что функция обновления примера может объяснить, почему скупец так процветает в сборниках басен: межкультурная повсеместность денег генерирует все больше образцов этого типа.

Русские баснописцы выводят авторефлексивную экземплификацию Лафонтена на новый уровень. В «Стороже богатства своего» (1762) основатель басенного жанра в России А. П. Сумароков сравнивает своего скупого не с одним, а с тремя предыдущими примеров этого типа:

Сказал певец Анакреон,
Что тщетно тот богатство собирает,
Который так равно, как бедный умирает <…>
У Федра Притча есть: лисица роя нору,
Прорылась глубоко,
И в землю забрела, гораздо далеко:
Нашла сокровище, под стражей у дракона,
По Молиерову у Гарпагона, По моему у дурака,
Который отлежал, на золоте, бока

[Сумароков 1762: 60–61][110].

Опираясь на стихотворение «К скупцу» из греческого сборника, известного как «Анакреонтика»[111], басню Федра «Лиса и дракон» и мольеровского «Скупого», Сумароков является продолжателем западной типологической традиции. Он также подчеркивает широкий спектр предыдущих образов скупца. Следуя за своим земляком, В. И. Майков в своей басне «Скупой» (1767) добавляет Сумарокова к списку авторов, описывающих этот тип:

Он —
Как Молиеров Гарпагон
Или каков у Федра есть дракон,
Который на своем богатстве почивает,
А Сумароков называет
Такого дураком
И стражем своего именья,
Которому в нем нет увеселенья

[Майков 1966: 148].