Экономика чувств. Русская литература эпохи Николая I (Политическая экономия и литература)

Скупец, будучи долговечным типом, побуждающим к подражанию и сравнению, оказывается узнаваемой формой литературной валюты, которую можно переводить из одной культуры в другую или заново чеканить в любом месте и в любое время. Русские баснописцы, признавая, что запасают эту валюту, изображают развитие литературы как процесс накопления. Скупец становится метафорой автора, а его клад – сокровищем текста.

В только что процитированных русских баснях текстуальное сокровище насыщено иностранными ценностями: это и сам тип скупца, и исторические воплощения его. В то время как Сумароков и Майков с легкостью сравнивают русские и иностранные ценности, в XIX веке русские авторы используют образ скупца для того, чтобы поставить это очевидное сопоставление под вопрос. Как видно из басни Крылова «Скупой» (1825), явный отклик на аккумулирование чужеземных ценностей в России порождает новую форму писательского интереса, поскольку русская литература начинает принимать свои очертания, критически воспринимая зарубежные жанровые, стилевые формы, а не заимствуя их напрямую[112]. В басне Крылова рассказывается о состоятельном домовом, который обманом заставляет своего скупого хозяина хранить сокровище много лет. Вернувшись домой, домовой обнаруживает, что его хозяин и вправду повел себя в соответствии с европейской традицией:

Скупой с ключом в руке
От голода издох на сундуке —
И все червонцы целы

[Крылов 1956: 204].

Образ мертвого скупца, уморившего себя голодом, но не выпустившего из рук ключи, чтобы сберечь червонцы в сундуке, содержит некоторые базовые образные элементы этого типа: извечные ключи, труп, иссохший от голода, и явленный на обозрение клад, который перейдет к другому персонажу после смерти скупца.

Как будто смерть сама по себе не является достаточным предостережением для читателей, басни о скупости, как правило, содержат прямую критику страсти к деньгам в promythium или epimythium (первых или последних строках, поясняющих мораль басни). Эта критика может исходить от рассказчика или персонажа, чей голос созвучен с рассказчиком. Например, в басне Федра «Собака, сокровище и коршун» [Федр 1962: 17], переведенной на русский язык И. С. Барковым в 1764 году («Собака, нашедшая сокровище, и Сип»), рассказывается о собаке, которая умирает с голоду, охраняя сокровище. Заканчивается басня словами коршуна (приведем перевод XVIII века):

Достойно, говорил, ты алчной пес, погиб,
Кой на распутии в навозе зародился,
Скитался там и здесь, навозом и кормился;
Да в голову того ты выросши не взял,
И царских вдруг себе сокровищ пожелал

[Барков 1872:212].

Басня Крылова отходит от этой структурной традиции помещать отличный от скупца персонаж в басню, чтобы совместно с рассказчиком критиковать скупость. Другой персонаж в басне Крылова – домовой – сам является скупцом, который использует героя-скупца как средство достижения собственных корыстолюбивых целей. Если домовой сотрудничает с рассказчиком или автором этой басни, то тогда их сотрудничество является нарративным обманом, «веселым лукавством ума», которое ценил Пушкин в Крылове [Пушкин 1949а: 34], а не назидательностью или социальной сатирой[113].

Крылов известен мудрым юмором своих басен, а юмор такого рода отчасти проистекает из свободного обращения с европейскими культурными ценностями. Последние строки гласят:

Когда у золота скупой не ест, не пьет —
Не домовому ль он червонцы бережет?

[Крылов 1956: 204].

Червонец как денежная единица, впервые отчеканенная Петром I наподобие голландского дуката, удачно воплощает собой образ типов европейской культуры, накопленных русскими авторами на протяжении XVIII века. Однако воплощение европейского типа скупца в образе домового, способствующее аккумулированию культурной «валюты», в значительной мере меняет смысл басни о скупце. Помимо постановки традиционного вопроса о цели накопления денег, финальные строки лукаво вопрошают: не стоит ли понимать европейский образ скупца с учетом русской народной мудрости? А может, она уже оставила того в дураках?

Страсть к эквивалентности. А. С. Пушкин «Скупой рыцарь»