Экономика чувств. Русская литература эпохи Николая I (Политическая экономия и литература)

Этот крот едва не пробрался в эпиграф к «Скупому рыцарю». Рукопись пьесы начинается со строк державинского стихотворения – именно тех, которые наиболее явно указывают на связь Державина с традицией басен о скупцах: «Престань и ты жить в погребах, / Как крот в ущельях подземельных» [Томашевский 1978: 510]. Если бы Пушкин начал этими строками последний вариант «Скупого рыцаря», могло бы показаться, что он намеревался вновь напомнить об осуждении Державиным скупости. Однако, как убедительно доказывали исследователи, пушкинские эпиграфы часто указывают на иные выводы, чем те, что по видимости вытекают из текстов, которым они предшествуют[117]. Действительно, первоначальное намерение использовать державинские строки намекает на то, что Пушкин отступает и от державинских строк, и от жанровых условностей басни. В то время как Державин сравнивает реальное лицо с басенными скупцами, делая это с явной назидательной целью осудить нежелание делиться своим богатством с обществом, Пушкин отходит от дидактизма и обращается к акту сравнения как таковому.

«Скупой рыцарь», созданный в Болдино в 1830 году, представляет собой пушкинскую «пробу пера» в цикле пьес[118], названных «Маленькие трагедии». Исследователи указывали, что Пушкин посвящает каждую из «Маленьких трагедий» психологическому изображению персонажа, охваченного определенной страстью [Markovich 2003: 74–75]. Предполагалось также, что, предлагая читателям сложные изображения узнаваемых литературных типов и исторических персонажей, Пушкин уходит от неоклассических к романтическим методам характеризации [Фридман 1980: 141–154; Томашевский 1960: 263]. В «Table Talk» Пушкин проясняет свое понимание этих двух модальностей, сравнивая изображения скупости в «Венецианском купце» Шекспира и в «Скупом» Мольера: «Лица, созданные Шекспиром, не суть, как у Мольера, типы такой-то страсти, такого-то порока; но существа живые, исполненные многих страстей, многих пороков; обстоятельства развивают перед зрителем их разнообразные и многосторонние характеры. У Мольера скупой скуп – и только; у Шекспира Шайлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен» [Пушкин 19496: 156–157][119]. Пушкин не воспринял романтическое понимание типа, предложенное Шеллингом и Нодье. Для него тип остается фундаментально (неоклассицистской – и безжизненной – формой создания характеров, а новаторство Шекспира заключалось не столько в создании новых типов своего века, сколько в замене типов персонажами, жизнь которых неотъемлемо связана с их сложной психологией. Хотя Пушкин писал «Table Talk» несколькими годами позже «Скупого рыцаря», его интерпретация шекспировского Шейлока как «живой» личности с многообразными противоречивыми эмоциональными побуждениями часто считается программным утверждением о том, какую цель он преследовал, изображая своего барона [Томашевский 1960:276; Долинин 2007:95]. Сосредотачиваясь на противоречивом характере барона как скупого рыцаря (для которого, согласно феодальным социальным нормам, честь и долг перед своим сюзереном и семьей превыше денег), а также на установленном им для себя моральном кодексе, исследователи часто отмечали, что это психологически более сложный герой, чем его предшественники-скупцы [Долинин 2007: 99; Evdokimova 2003: 114].

Я подчеркну, что, хотя Пушкин обращается к описанию и других страстей в этом отрывке, важно, что скупой – это первый из изображенных поэтом типов, так же, как «Скупой рыцарь» написан раньше остальных «Маленьких трагедий». Первичность скупости в пушкинских изображениях типологии характеров говорит о том, что он воспринимал ее как квинтэссенцию типа. Основываясь на пушкинском понимании типа как безжизненной формы создания характера, я считаю скупого, таким образом, самым безжизненным типом из всех. Столетиями скупца изображали не столько живым человеком, сколько воплощением абстрактной идеи, и он возникал в таком огромном количестве произведений, что превратился в клише. Далее, как фигура, которая обычно связана с идеей духовной смерти и которая в конце погибает физически только для того, чтобы воскреснуть в следующих произведениях, скупец как тип находится на грани жизни и смерти, оригинальности и шаблона. Такой герой дал Пушкину повествовательную возможность оживить особенно – пусть и не окончательно – мертвый тип.

Чтобы вдохнуть жизнь в своего скупого, Пушкин прибегает к поразительному способу – наделяет его поэтическим воображением. Хотя Пушкин в собственной поэзии умеренно использует образный язык, монолог барона нехарактерно богат метафорами. Доминирующим тропом является сравнение, на что очевидно указывает первое слово: