Экономика чувств. Русская литература эпохи Николая I (Политическая экономия и литература)

К тому времени, когда Достоевский писал свой рассказ, русская литература накопила так много примеров данного типа, что последний уже воспринимался как клише [Цейтлин 1923: 24]. В «Господине Прохарчине» Достоевский обращается к шаблонным представлениям о мелком чиновнике: «Сидя на месте с разинутым ртом и поднятым в воздух пером, как будто застывший или окаменевший, походит более на тень разумного существа, чем на то же разумное существо» [Достоевский 1972а: 245]. Перо чиновника оказывается эмблемой его судьбы, судьбы копииста, которого самого постоянно копировали, аналог ключей скупца для этого типа. Видя Прохарчина с его пером, другие персонажи замечают, что «много в нем фантастического» [Достоевский 1972а: 245]. Прохарчин – фигура фантастическая потому, что он напоминает Акакия Акакиевича, который в финале становится призраком, а еще потому, что в русской литературе середины 1840-х годов появилось столько подражаний Башмачкину, что их всех можно считать тенями гоголевского персонажа. Для Достоевского создание персонажа средствами типической иконографии, то есть абстрагирование идеи от материального и духовного существования, является настоящим фантастическим предприятием.

Создание Достоевским образа Прохарчина одновременно и воспроизводит, и отрицает фантастический процесс типизации. Хотя с самого начала становится ясно, что Прохарчин – типичный мелкий чиновник, в процессе развития сюжета другие персонажи, как и читатели, начинают осознавать, что он еще и скупец. Это означает, что он все время хранил секреты (собственно деньги и живое воображение), которые типологически лежали вне материальных и интеллектуальных возможностей бедного чиновника [Достоевский 1972а: 241]. Разоблачение скупости Прохарчина добавляет еще один типологический слой, пусть и лишает убедительности нашу оценку его как типичного мелкого чиновника. Оценка и переоценка героя в рамках фабулы перекликается с диалогичностью нарратива, поскольку Достоевский предлагает нам многообразные, изменчивые взгляды на Прохарчина[133]. Представляясь в начале рассказа в качестве «биографа» Прохарчина, рассказчик рисует читателю картину жизни героя, основываясь на том, что говорят о нем квартирные жильцы после его смерти: «Такие толки пошли уже по кончине Семена Ивановича» [Достоевский 1972а: 242].

Рассказчик открыто полагается на свидетельства других персонажей, чтобы причислить Прохарчина к типу скупца. Он пишет: «Первое, на что обратили внимание, было, без сомнения, скопидомство и скаредность Семена Ивановича. Это тотчас заметили и приняли в счет» [Достоевский 1972а: 241–242]. Затем рассказчик поясняет, на основании чего другие персонажи вывели подобное заключение, подробно описывая, как старался Прохарчин не тратить денег на еду, питье или одежду Как и в гоголевском описании имения Плюшкина в «Мертвых душах», в этом примере раннего реализма скаредность скупца изображается через обилие подробностей. Однако, в отличие от гоголевского повествователя, рассказчик Достоевского недвусмысленно заявляет, что детали эти ценны, поскольку выражают типичность героя как скупца, отражая «одну господствующую черту в характере героя сей повести». Перечислив усилия Прохарчина, стремящегося экономить и сберегать, рассказчик подтверждает прежние оценки его поведения, сделанные другими квартирантами, говоря, что оно проистекает «из скопидомства и излишней осторожности, что, впрочем, гораздо яснее будет видно впоследствии» [Достоевский 1972а: 241–242]. Здесь рассказчик выводит из отдельных частностей заранее сложившееся представление, или тип, и обещает дать больше деталей, которые еще больше прояснят и утвердят типичность героя. При этом он следует принципам комедий и басен о скупцах, которые очень часто носят название «Скупой», с самого начала объявляя, что главный герой представляет собой образчик данного типа. Также Достоевский следует традиции построения сюжета о скупцах, оставляя разоблачение накоплений до окончания истории, несмотря на то, что ему с самого начала известно об этих накоплениях. Демонстрация клада скупца и его тела должна стать одновременно и демонстрацией в финале нарративной значимости, или смысла всей истории, и кульминацией процесса типизации.

Но голос рассказчика не является источником истинных фактов и их интерпретаций, что подрывает достоверность оценки Прохарчина. Достоевский привлекает внимание читателя к ее непрочному основанию – слухам и словам других жильцов. Хотя временами источники сведений о Прохарчине определены ясно, писатель последовательно использует свободный косвенный дискурс, выдавая искаженные мнения о Прохарчине за свои собственные. Например, как говорилось выше, в начале рассказа заявлено, что из-за «мелкого чина» Прохарчина «Устинья Федоровна никаким образом не могла иметь с него более пяти рублей за квартиру помесячно» [Достоевский 1972а: 240]. Но подобная точка зрения принадлежит самой хозяйке, поскольку, как мы уже видели, повествователь знает, что у Прохарчина немало денег.