Экскалибур

Туман густел – а Талиесин все пел и пел. И даже если мир этот простоит под властью еще тысячи королей, не верю, что людям суждено снова услышать песни столь дивные. А белая пелена мало-помалу заволакивала холм, и костры тонули и меркли в смутном мареве, а песни заполняли темноту, словно призрачные отголоски мелодий из земли мертвых.

Но вот песни оборвались, и я уже ничего больше не слышал, только певучий перебор струн в темноте. И мнилось мне, что звучит мелодия все ближе и ближе к нашей хижине – и к стражникам, что, усевшись на влажной траве, внимали музыке.

А пение арфы и впрямь звучало все ближе, и вот наконец из тумана выступил Талиесин.

– Я принес вам меда, отведайте, – предложил он караульным.

Бард достал из мешка закупоренную флягу и протянул ее одному из часовых, и, пока те передавали флягу из рук в руки, Талиесин пел им. Пел он самую нежную из всех песен той напоенной мелодиями ночи – пел колыбельную, что убаюкала бы и неспокойный мир: диво ли, что стража и впрямь заснула? Один за другим копейщики заваливались набок, а Талиесин все пел и пел, зачаровывая всю крепость из конца в конец, и лишь когда послышался храп, бард умолк и убрал руку с арфы.

– Думается, лорд Дерфель, теперь ты можешь выйти, – проговорил он безмятежно.

– Меня не забудьте, меня! – воскликнул Сэнсам и, оттолкнув меня, первым протиснулся в дверной проем.

Завидев меня, Талиесин улыбнулся.

– Мерлин велел мне спасти тебя, господин, – сказал он, – хотя ты, возможно, не поблагодаришь его за это.

– Еще как поблагодарю, – возразил я.

– Пойдемте скорее! – заскулил Сэнсам. – Некогда тут разговоры разговаривать. Быстрее! В путь!

– Да погоди ты, нытик несчастный, – оборвал я его, наклонился и забрал копье у одного из спящих стражников. – Что за чары ты на них наложил? – полюбопытствовал я у барда.

– Чтобы усыпить пьяных, чары не нужны, – отвечал он, – а караульных я опоил настойкой мандрагорова корня.

– Подождите меня здесь, – велел я.

– Дерфель! Нам надо торопиться! – встревоженно зашипел Сэнсам.

– Подождешь, епископ, не развалишься, – фыркнул я, скользнул в туман и направился туда, где смутно просматривалось зарево самых больших костров. Костры эти горели в недостроенной церкви, что представляла собою всего-то-навсего несколько фрагментов недостроенных бревенчатых стен с глубокими зазорами между стволами. Внутри тут и там вповалку лежали спящие; кое-кто просыпался и сонно озирался по сторонам, точно сбрасывая с себя чары. Промеж спящих бродили псы, вынюхивая съестное, и ненароком будили все новых воинов. Меня, впрочем, никто не узнавал. Для этих людей я был всего лишь одним из копейщиков, расхаживающих в ночи.

Амхара я обнаружил у костра. Он спал с открытым ртом – так он и умер. Я ткнул копьем ему в рот, дождался, чтобы спящий открыл глаза и душа его узнала меня, и тогда, убедившись, что Амхар понял, кто перед ним, я надавил на копье, и проткнул ему шею и позвоночник, и пригвоздил его к земле. Амхар дернулся и затих; последнее, что душа его видела на земле, было моей улыбкой. Я нагнулся, снял с его пояса сплетенную из бороды веревку, отстегнул Хьюэлбейн и вышел из церкви. Мне хотелось поискать Мордреда и Лохольта, но к тому времени проснулись слишком многие, и кто-то меня окликнул, спрашивая, кто я такой; так что я поспешил уйти в туманный полумрак и быстро зашагал вверх по холму туда, где дожидались Талиесин с Сэнсамом.

– Уходить пора! – заныл Сэнсам.

– Я оставил уздечки под крепостной стеной, господин, – сообщил Талиесин.

– Обо всем-то ты позаботился, – восхитился я. Я замешкался только для того, чтобы бросить остатки моей бороды в костерок, согревавший моих стражей; убедившись, что последняя прядь сгорела дотла, я последовал за Талиесином к северным укреплениям. Он отыскал в тени две уздечки, мы вскарабкались на помост для упражнений и там, под покровом тумана, незамеченными перебрались через стену и спрыгнули наземь. Пелена белесого марева обрывалась на полпути вниз, и мы заторопились в луга, куда отводили на ночь большинство Мордредовых лошадей. Талиесин разбудил двух, ласково погладив их по носу и напев что-то им в уши, и кони спокойно позволили взнуздать себя.

– Ты без седла обойдешься, господин? – спросил он.

– Нынче ночью я и без коня обойдусь в случае чего.

– А как же я? – воззвал Сэнсам, едва я взгромоздился верхом.

Я глянул на него сверху вниз. Меня мучило искушение оставить его на лугу: всю свою жизнь епископ был вероломным предателем, и продлевать его бытие я отнюдь не стремился. Однако в ту ночь Сэнсам мог оказаться нам полезен, так что я нагнулся и втянул его на коня позади себя.

– Стоило бы бросить тебя здесь, епископ, – промолвил я, пока он устраивался поудобнее.

Сэнсам ничего не ответил, лишь покрепче обхватил меня за пояс. Талиесин повел вторую лошадь к калитке.

– Мерлин рассказал тебе, что делать дальше? – спросил я барда, посылая коня в открытый проем.