Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

— Ничего, ничего… — онъ привтливо киваетъ головой, играя ласковыми стками морщинокъ около глазъ и по угламъ рта. — Ничего. Я долженъ слзть въ Винтертур и очень вамъ благодаренъ, что успю немножко оправиться до остановки. На урокъ слдуетъ всегда являться въ приличномъ вид… Да, да, я даю уроки на скрипк… Кажется, мой галстукъ немного съхалъ, не правда ли?

Онъ тревожно потрогалъ толстый и старый, повидимому, вывернутый наизнанку галстукъ.

— Въ порядк? Благодарю васъ… Можетъ быть, вы тоже играете на скрппк? Или на роял?

— Къ сожалнію, ни на томъ, ни на другомъ.

Онъ высоко, высоко вытянулъ сдую голову и гордо улыбнулся.

— Къ сожалнію! Учиться музык — это великое счастіе, которое дается только очень немногимъ. Для этого надо быть богатымъ человкомъ, милостивый государь. Не правда ли?

— Почему же? — удивился я. — Мн кажется, что и бдный, разъ у него есть, способности…

Доброе старческое лицо сдлалось строго.

— Бдные должны работать, — неумолимо проговорилъ онъ. — Работать и только работать.

Я невольно взглянулъ на громадную, посинвшую кисть человка сь зобомъ. Врэятно, онъ работалъ и только работалъ.

Винтертуръ!..

Слдующая остановка была Цюрихъ.

ИЗВОЗЧИКЪ

Есть ли въ витрин европейской цивилизаціи предметъ боле бросскій, чмъ извозчикъ?

Я встрчалъ людей, отрицавшихъ культуру Запада цликомъ, но когда рчь касалась этихъ людей, верхней своей частью столь же неразрывно и гармонично связанныхъ съ газетой, какъ нижней съ козлами, они умолкали.

Умолкали, чтобы не сказать:

— Заграницей извозчикъ — это воплощеніе торжества лучшихъ инстиктовъ человчества. Это — само человческое достоинство, это — олицетворенное сознаніе честно выполняемаго долга.

Онъ въ состояніи продержать васъ полчаса у дверей пивной, гд онъ будетъ допивать свою честно заработанную кружку пива, но въ то же время онъ никогда не откажется пожать вашу руку, если она протянута отъ чистаго сердца и не замарана безнравственнымъ поступкомъ.

Вы никогда не увидите извозчика безъ газеты, ибо его мозгъ постоянно нуждается въ здоровой пищ.

— Это лучшіе знатоки политики, каждый изъ которыхъ въ состояніи предугадать исходъ любого конфликта между державами. Они знаютъ цну союзамъ и предвидятъ результаты выборовъ не хуже, чмъ курсы акцій на слдующій день.

— Они лучшіе граждане страны.

Онъ вошелъ въ пивную, поддерживая руками громадный животъ, какъ бы не ршаясь опустить его сразу на кривыя слабыя ноги, и прислъ къ моему столу.

— Здраствуйте, — сказалъ онъ и, снявъ съ головы старый чмъ-то разстроенный цилиндръ, закрылъ имъ мой хлбъ.

— Пива! — крикнулъ онъ.

— Здсь гд то былъ мой хлбъ, — скромно намекнулъ я.

Онъ пожалъ плечами и, освободивъ хлбъ, прикрылъ шляпой солонку.

Съ минуту онъ сидлъ молча, уставившись на меня мутными, какъ огуречный разсолъ глазами, жутко освщавшими его синеватый носъ.

— Иностранецъ? — коротко спросилъ онъ.

— Русскій.

— Я такъ и думалъ.

Онъ засмялся въ восторг отъ своей догадливости и пустилъ въ мою тарелку клубъ сквернаго дыма.

Я сдлалъ страдальческое лицо и закашлялся.

— Хорошая сигара, — улыбнулся онъ. — Два сантима одна штука.

— Дорогая, но скверная, — желчно сказалъ я, отодвигая тарелку.

Я не люблю дыма, а съ картофельнымъ салатомъ, въ особенности.

— Вамъ, вроятно, онъ вреденъ, — съ оттнкомъ легкаго состраданія угадалъ онъ и пустилъ мн въ лицо еще пару клубовъ, погрузившись потомъ въ газету, листы которой высовывались изъ за борта его жилета и торчали изо всхъ кармановъ.

Извозчикъ.

Удивительно, какъ вншность человка не гармонируетъ иногда съ содержаніемъ!.. Этотъ маленькій синій носъ, похожій на узелокъ на конц колбасы, эти жирныя дряблыя щеки, поставляющія потъ и сало на отвороты пиджака, животъ, вздувшійся отъ пива, кривые пальцы и… мозгъ.

Мозгъ коммерсанта, политика, если не философа.

И… козлы!

Я представилъ себ нашего Ваньку, часами глазющаго на небо или клюющаго носомъ, въ то время какъ другой человкъ, равный ему по соціальному положенію, впитываетъ въ себя весь — міръ, и мою душу наполнилъ стыдъ.

Стыдъ и глубокая симпатія къ этому некрасивому, неуклюжему труженнику, обладавшему кое чмъ большимъ, чмъ дешевая показная вжливость — жаждой знанія.

Она казалась неутолимой. Его тусклые глазки жадно скользили, пожирая одинъ листъ за другимъ, а вылетавшія изъ горла хриплыя восклицанія, то гнвныя, то радостно-изумленныя, заглушались перекатами кипвшаго на дн необъятнаго желудка пива.

— Есть что нибудь новенькое? — не выдержалъ я.

Мой вопросъ показался ему наивнымъ.

— Что-нибудь новенькое, сударь? Когда въ газет тридцать страницъ, не считая половинки кое-какого вздора въ конц, то должно быть что-нибудь новенькое? Особенно, въ такой газет, которую читаетъ весь городъ. Какъ вы думаете?

— Я предполагаю — что-нибудь особенное… — смешался я.

— У всякаго свое особенное, сударь — добродушно улыбнулся онъ… — Ну, вотъ, если хотите, — это должно удивить каждаго, — на улиц Гюлей продается за сто франковъ піанино… Что?

— Неужели вы еще и играете? — воскликнулъ я и представилъ себ строгую физіономію профессора музыки изъ Вантертура.

Толстякъ расхохотался.